А вот как вспоминает Сухановку мой дедушка, сидевший там с 25 мая по 27 июня 1941г.:

Я стал страдать галлюцинацией, бывало смотришь на оконное стекло и мне ясно представляется, что на стекле нарисовано как Дубровского втолкнули в клетку к медведю и медведь бросается на Дубровского…
Я не верил своим глазам в это видение и не однократно к окну подводил своего соседа и говорил ему: «ну вот смотри, тут ясно видно, Дубровский борется с медведем»…
Мой сосед по камере старался убедить меня, что на стекле нет ничего, а это у тебя вероятно лишь галлюцинация, ты вероятно сильно переутомился»…
Но не смотря на его здравые доводы, я оставался при своем убеждении и ежедневно, по несколько раз подходил к окну и проверял сам себя и все казалось одно и тоже, что на стекле Дубровский борется с медведем…
Или было так. Просиживая у следователя ночи без допроса, что было очень и очень трудно высидеть, это было хуже всякой брани и ругани, что только в это время не передумаешь?
Смотришь на головку оконного шпингалета и мне казалось, что это совсем не головка шпингалета, а головка моей дочери и как бы я не старался повернуть свои глаза и все мне представлялась головка дочери…
А дальше на стекле мне представлялось – Иду я со своей женой полем, а в дали стоит моя мать, моя сестра и сестра жены Мария и провожают нас, все они печальные и грустные…
Такие видения мне представлялись еженочно…


Хроники клуба "Хромая лошадь", Пермь, 2010 г.

Но первое, что увидел Саша Бугров, когда только подбежал к горящему зданию, это хорошо одетые, не тронутые огнем мужчины лет сорока в галстуках, выбегавшие из дверей. Один из них попросил у Саши закурить. Парень дал: решил, это мужик от нервов. Но мужик, кивнув, кинулся вслед за друзьями к дорогим машинам, припаркованным возле клуба. "Эй, куда, тут помочь надо!" - окликнул Саша. Но никто из "галстучных" даже не обернулся...

23 ноября 1938 года Ежов вынужден был подать рапорт об отставке с поста наркома госбезопасности. В тот же день, 23 ноября, заместитель Ежова, а фактически уже руководитель НКВД Берия направил на имя председателя Совнаркома В.М. Молотова следующее письмо-постановление: «В связи с возникшей необходимостью оборудовать особо изолированную тюрьму специального назначения при ГУГБ НКВД нами намечено использование для этой цели территории и зданий Сухановского монастыря, переустройство которых под тюрьму может быть произведено в месячный срок». (Вот откуда пошло название Сухановской тюрьмы, сбивающее многих с толку; просто Берия перепутал имение Суханово, расположенное поблизости от монастыря, с самим монастырем. Так дальше и пошло.)

25 ноября 1938 года нарком внутренних дел, генеральный комиссар государственной безопасности I ранга, «железный», «несгибаемый», всемогущий Ежов был снят со своего поста. Его место в тот же день занял Берия. Последовавший вслед за тем совсекретный приказ НКВД от 2 декабря 1938 года гласил: «…В трехдневный срок реализовать постановление СНК СССР о выселении с территории строительства личного состава подсобного хозяйства дома отдыха Архитектурного фонда…»

Не приходится сомневаться, что новая тюрьма, оборудованная с такой поспешностью, была устроена Берией для расправы со своими предшественниками — Ежовым и всем ежовским аппаратом. Состав заключенных 1939 года говорит сам за себя: большинство узников — это сотрудники высшего и среднего звена НКВД.

Едва начала функционировать новая политическая тюрьма, как 10 января 1939 года всем секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, наркомам внутренних дел и начальникам УНКВД была разослана совсекретная шифротелеграмма, подписанная Сталиным. (Об этом документе историки узнали лишь в начале 1990-х годов.)

В шифротелеграмме от 10 января 1939 года говорилось: «ЦК ВКП разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП… <…> Метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и недоразоружившихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод».

Эта шифротелеграмма явилась как бы программой действий для сотрудников новой Сухановской тюрьмы, начавшей с 15 января 1939 года принимать чекистов всех рангов и граждан других категорий.

Был перестроен Екатерининский собор. В жилых корпусах оборудовали камеры для заключенных, в цементные полы были вмурованы столы и табуретки для дневного сидения, устроены поднимающиеся и запирающиеся на замок доски-кровати, а в окна вставлены толстые гофрированные стекла с впаянной арматурой, почти не пропускавшие дневного света. Согласно инструкции во всех помещениях были сглажены, скруглены углы, чтобы заключенные не вздумали разбивать о них свои преступные головы и тем самым уходить от допросов «с пристрастием» и «высшего революционного возмездия» — расстрела. Были устроены специальные помещения: стоячие карцеры (1х1 м2), карцеры горячие, холодные, темные, какие-то спецкамеры (3х3м2) — без окон, камеры для «буйных» — с обивкой из кошмы, покрытой сверху резиной, линолеумом или брезентом, на которые в свою очередь наносился толстый слой масляной краски; в этих камерах не было никаких предметов, никакого оборудования, здесь под непрерывным наблюдением содержались «буйные» — до «полного успокоения».

Некоторые помещения были оснащены специальными приспособлениями для пыток. Ныне рассекречен приказ НКВД № 0068 от 4 апреля 1953 года. В нем в пункте 1-м без обиняков говорится: «…установлено различное применение пыток: избиение, круглосуточное применение наручников на вывернутые за спину руки, продолжавшееся в отдельных случаях в течение нескольких месяцев, длительное лишение сна, холодные и горячие карцеры». Пункт 2-й того же приказа гласил: «Ликвидировать организованные руководством б. МГБ СССР помещения для применения к арестованным физических мер воздействия, а все орудия, посредством которых осуществлялись пытки, — уничтожить».

Говорили, что новейшее пыточное оборудование в Сухановскую тюрьму завезли тогда из фашистской Германии, но, конечно, у нас имелись и собственные образцы подобных изделий, самыми незаменимыми из которых были кулак, сапог и дубина. Именно об этих «образцах» вспоминали те, кому удалось остаться в живых после Сухановки. Сами чекисты рассказывали, что «130-килограмовый» Богдан Кобулов, допрашивавший подследственных с помощью кулака, мог убить человека с одного удара.

Ежова арестовали 10 апреля 1939 года, на Старой площади в кабинете Г.М. Маленкова, куда его вызвали для разговора. Первому в стране чекисту было предъявлено обвинение «в руководстве заговорщической организацией в войсках и органах НКВД СССР, в проведении шпионажа в пользу иностранных разведок, в подготовке террористических актов против руководителей партии и государства и вооруженного восстания против советской власти».

Вскоре после ареста Ежова доставили в Сухановскую тюрьму. Здесь бывший нарком находился под следствием до самого суда — в течение десяти месяцев. В одиночной камере Сухановки у Николая Ивановича была прекрасная возможность вспомнить 1937 и 1938 годы, когда он был на вершине власти и славы и когда по его приказам автозаки с приговоренными к смерти двигались по всей стране в направлении спецзон — для расстрела и тайного захоронения. И хоть за Ежовым стоял сам Сталин и некоторые его приспешники из числа членов политбюро, народ навеки связал 1937-й и отчасти 1938 год с именем «железного» наркома Ежова.

Страна была залита кровью, даже все ее отдаленнейшие уголки. Десятки тысяч убийств были совершены и здесь — всего в нескольких километрах от Сухановской тюрьмы, где находился Ежов, — на Бутовском полигоне и спецобъекте «Коммунарка». К моменту водворения Ежова в Сухановке чудовищные человеческие жертвы с его участием были уже принесены.

Так, в ближайшем Подмосковье, а именно в Ленинском районе, появился настоящий Бермудский треугольник — с тремя основными зонами, где начали исчезать люди. Это были Бутовский полигон и спецобъект НКВД «Коммунарка», к которым в 1939 году присоединилась Сухановская тюрьма.

Когда арестованного доставили в Сухановку, его портреты еще красовались по стенам бывшего монастыря и в кабинетах следователей. Никто не знал тогда об его аресте. Это тщательно скрывалось не только от советских граждан, но и от рядовых сотрудников НКВД.

О первых днях пребывания в Сухановке Ежов вспоминал с какой-то почти детской обидой, удивлением, как человек, впервые в жизни соприкоснувшийся с жестокостью и несправедливостью. «Я говорил, что я не шпион, что я не террорист, но мне не верили и применили ко мне сильнейшие избиения», — писал он в своих показаниях и письмах-ходатайствах.

В первые дни пребывания в Сухановке Ежова охраняли, как никого другого: четыре охранника бессменно стояли у двери, один находился внутри камеры. Видимо, в верхах опасались, что Ежову могут помочь бежать.

Так как Ежов, по его же собственным словам, не выносил боли и насилия над собой (подумать только!), он не мог оказать сопротивления оговорам и спустя несколько дней подписал все, что от него требовали. «Железный нарком» «признался в шпионской деятельности в пользу Германии, Польши, Франции, Англии и Японии», в том, что он «руководил заговором в НКВД и подготавливал террористический акт против Сталина и других руководителей»; вскоре он признался еще и в содомии, которой был подвержен с подросткового возраста, когда был подмастерьем у сапожника. Но последнее не очень интересовало следователей. Через две недели пребывания в Сухановке Ежов, прекрасно понимая, что его ждет, попросил бумагу, чернила и написал записку Берии: «Лаврентий! Несмотря на суровость выводов, которые заслужил и принимаю по партийному долгу, заверяю тебя по совести в том, что преданным партии, т. Сталину останусь до конца. Твой Ежов».

Ответа, разумеется, не последовало.

Следственное дело Ежова составляют двенадцать пухлых томов. Ежова допрашивали по ночам сам Берия, а также заместитель начальника следственной части НКВД, старший лейтенант госбезопасности Эсаулов и капитан госбезопасности Родос.

Б.В. Родос и А.А. Эсаулов — ставленники и приближенные Берии, которым он поручал особые задания, — избиения осужденных к расстрелу перед приведением приговоров в исполнение. Берия говорил: «Перед тем как им идти на тот свет, набейте им морду».

Жертвами садистов Эсаулова и Родоса были, как правило, видные политические деятели, например, член политбюро ВКП (б) С.В. Косиор, кандидаты в члены ЦК В.Я. Чубарь и П.П. Постышев, 1-й секретарь Кабардино-Балкарского обкома ВКП (б) Б.Э. Калмыков, секретарь ЦК ВЛКСМ А.В. Косарев, генерал-полковник Локтионов и другие. По свидетельству начальника 1-го спецотдела НКВД Баштакова, Родос вместе с Эсауловым по приказу Берии зверски избивали уже приговоренного к расстрелу Р.И. Эйхе, продолжая домогаться признания, что он шпион. Л.Ф. Баштаков рассказывал об этом на допросе в январе 1954 года:

«…Я и комендант Блохин выехали в Сухановскую тюрьму для того, чтобы получить там группу осужденных Военной коллегией Верхсуда СССР к расстрелу для исполнения приговоров. Когда прибыли в тюрьму, то мне было передано распоряжение Берии о том, чтобы я явился к нему в кабинет в Сухановской тюрьме.

Я пришел к нему в кабинет, в котором в это время находились кроме Берии Родос, Эсаулов и приговоренный к расстрелу бывший секретарь одного из крайкомов партии Эйхе». «На моих глазах, — продолжал свой рассказ Баштаков, — по указаниям Берии Родос и Эсаулов резиновыми палками жестоко избивали Эйхе, который от побоев падал, но его били и в лежачем положении, затем его поднимали, и Берия задавал ему один вопрос: «Признаешься, что ты шпион?» Эйхе отвечал ему: «Нет, не признаю». Тогда снова начиналось избиение его Родосом и Эсауловым, и эта кошмарная экзекуция над человеком, приговоренным к расстрелу, продолжалась только при мне раз пять. У Эйхе при избиении был выбит и вытек глаз. После избиения, когда Берия убедился, что никакого признания в шпионаже он от Эйхе не может добиться, приказал увести его на расстрел».

Б.В. Родос и А.А. Эсаулов были одногодками, родились в 1905 году. Оба имели низшее образование. По окончании следствия по делу Ежова и массовых расстрелов по нему 26 апреля 1940 года оба были награждены, Родос — орденом Красного Знамени, Эсаулов — орденом «Знак Почета» «за выполнение ответственных заданий правительства». Родоса, кроме того, через четыре дня наградили еще боевым оружием «за выполнение спецзадания» — поимку бывшего наркома внутренних дел УССР Успенского. После войны Родос был понижен в должности и назначен начальником следственного отдела УКГБ Крымской области. Его московская четырехкомнатная квартира по Старопименовскому переулку, в доме № 4, после его перевода досталась другому знаменитому сухановскому палачу-изуверу — М. Рюмину.

Был отозван из Москвы и Эсаулов, после войны он — замнаркома госбезопасности Белорусской ССР. Много общего у заплечных дел мастеров, но конец жизни — разный. Эсаулов дослужился до генерал-майора и умер своей смертью в 49 лет, похоронен с почестями на Ваганьковском кладбище. Родос в звании полковника был уволен из «органов» «за моральное разложение». В 1953 году его арестовали, и три года он находился под следствием. Он говорил в свое оправдание: «Я считал, что выполняю поручение партии». В 1956 году его расстреляли по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР.

Но вернемся к Сухановской тюрьме.

— Я видел Берию, — рассказывал о Сухановке бывший охранник П.В. Мальцев, — и было это часто. Он лично допрашивал Ежова.

Сухановские следователи менялись, но методы дознания оставались те же. По показаниям Ежова было арестовано множество людей. Спустя месяц после пребывания в Сухановке он дал показания на свою жену, Евгению Соломоновну, и писателя Исаака Бабеля (находившихся одно время в интимных отношениях), обвиняя их в совместной шпионской деятельности в пользу Англии.

Исаак Бабель был арестован 16 мая 1939 года и в тот же день доставлен в Сухановку. Там его сразу же «поставили на конвейер»; три следователя — Шварцман, Кулешов и Сериков, сменяя друг друга, вели допрос три дня и три ночи. В результате Бабель «признался», что занимался террористической деятельностью под руководством Ежова, что, собственно, и требовалось следователям. Дело Бабеля курировал даже не Берия, а Жданов.

Через пять дней после ареста Бабеля был арестован В.Э. Мейерхольд. Скорее всего, он также оказался в Сухановке, так как его допрашивали те же следователи, что и Бабеля. Ныне широко известно письмо, написанное Мейерхольдом из тюрьмы на имя председателя Совнаркома В.М. Молотова о том, как его избивали на допросах. Читать это письмо физически тяжело.

Бабель провел в Сухановской тюрьме немногим более трех недель. Затем его возвратили на Лубянку. А Ежов продолжал содержаться в Сухановке и, по выражению надзирателя Мальцева, постепенно превращался в настоящего «доходягу».

Не отличавшийся никогда хорошим здоровьем, Ежов заболел в Сухановке воспалением легких. Опасаясь, что подследственный не доживет до суда и расстрела, Берия 11 января 1940 года направил письмо Сталину о болезни важного узника. Ежова поместили в Бутырскую тюремную больницу и немного подлечили. Но спустя дней десять его снова доставили в Сухановку и 1 февраля вручили обвинительное заключение.

Основные судилища по делу «правотроцкистской организации» проходили в конце января и в первых числах февраля 1940 года. Решения Военной коллегии Верховного суда СССР не отличались разнообразием: почти во всех случаях выносился приговор к высшей мере наказания. Вслед за решениями суда полагалось приводить приговор в исполнение «немедленно», в течение часа. Очевидно, были мобилизованы все имеющиеся в запасе «сотрудники для особых поручений», так называемые исполнители. Всем распоряжался, командовал и подавал, как всегда, пример комендант АХУ НКВД В. Блохин.

Расстрелы сухановских сидельцев по делу Ежова начались 21 января 1940 года и продолжались ежедневно — вплоть до конца января. Расстрелы 27, 28 и 29 января унесли жизни не только видных сотрудников НКВД. Вместе со всеми 27-го почему-то казнили инспектора отдела кадров Комитета по делам мер и измерительных приборов; в тот же день расстреляны вместе мать и сын; это были жена заместителя Ежова — Е.Г. Евдокимова, домохозяйка, и их сын, учащийся московской школы № 204. Самого Евдокимова расстреляли через пять дней.

Больше всего произведено казней по делу Ежова с 1 по 5 февраля. Были расстреляны: заместители наркома водного транспорта, начальник отдела судебной защиты Наркомата юстиции СССР, начальники отделов, спецотделов и спецгрупп НКВД, секретари посольств СССР в разных странах, нарком внешней торговли, заместитель председателя КСК при СНК СССР; деятели культуры: журналист М.Е. Кольцов, режиссер В.Э. Мейерхольд, а также брат жены Ежова — И.С. Фейгенберг.

В последних числах января были приговорены, но расстреляны позже, 12 февраля, нарком НКВД Казахской ССР С.Ф. Реденс и начальник иностранного отдела НКВД СССР С.М. Шпигельглаз. В конце января — начале февраля была казнена семья бывшего заместителя Ежова, комиссара 1-го ранга М.П. Фриновского (перед арестом — наркома Военно-морского флота СССР); были расстреляны он сам, его жена и сын-школьник, учащийся 2-й московской спецшколы.

В ночь с 3 на 4 февраля, накануне судебного заседания, Берия приказал доставить к нему в кабинет Ежова. Разговор их происходил с глазу на глаз. Можно только предположить, что Берия втолковывал Ежову, как нужно вести себя на суде в интересах следствия, партии и государства, а также в своих собственных интересах. Будучи наркомом, Ежов и сам нередко проводил подобные беседы накануне казней и знал им истинную цену. Неизвестно, что отвечал Берии заключенный, но в заседании Военной коллегии Верховного суда СССР, состоявшемся 4 февраля, Ежов нашел в себе силы отказаться от своих прежних показаний. Судья В.В. Ульрих зачитал подсудимому заранее определенный смертный приговор. По свидетельству очевидцев, Ежов побледнел и стал заваливаться набок, так что охранники вынуждены были поддерживать его под руки. Но потом он немного пришел в себя. Ежов попросил не арестовывать его брата и племянников (он не знал, что за несколько дней до этого его брат и двое племянников уже были расстреляны). Уже зная, что его ждет расстрел, он обратился к Военной коллегии со следующими словами: «Прошу одно — расстреляйте меня спокойно, без мучений». Закончил он свое слово тем, что пообещал умереть с именем Сталина на устах.

Но есть сведения, что перед самой казнью осужденный, как это бывало с приговоренными подобного ранга, подвергся издевательствам и самому зверскому избиению.

После судебного заседания В.М. Блохин получил предписание за подписью В.В. Ульриха немедленно привести в исполнение приговоры к высшей мере наказания в отношении тринадцати человек. Десять человек, среди которых были крупные чекисты, тогда же казнили. Ежов и бывший начальник контрразведывательного отдела ГУГБ НКВД Н.Г. Николаев-Журид были расстреляны 6 февраля 1940 года…

Родственникам Ежова впоследствии сообщили, что он умер в 1942 году от кровоизлияния в мозг в местах лишения свободы. Но в 1960–1970-х годах ходили странные слухи, что Ежов не был тогда расстрелян, а умер в Казанской тюремной психиатрической больнице.

Можно представить себе, что творилось в эти дни и ночи в подвалах Варсонофьевского переулка, где происходили расстрелы по приговорам Центра. С помощью особого механизма тела расстрелянных поднимали из подвалов наверх, погружали на полуторатонки и отвозили в Донской крематорий. Считается, что прах после кремации ссыпали в ямы неподалеку. В таком случае в земле, принимавшей всех без разбора, прах казненных палачей смешивался с прахом их жертв. Правда, знающие люди из числа сотрудников ФСБ уверяют, что прах казненных частенько никуда не «ссыпали», а выбрасывали в канализацию или вывозили на свалки.

Народная молва прочно связала Сухановку с именем Берии, называя ее «бериевской тюрьмой» и даже «дачей Берии». Днем из-за стен тюрьмы не раздавалось ни единого звука. Лишь с наступлением темноты начиналась активная жизнь Сухановки. Во-первых, к ночи приезжал сам хозяин тюрьмы, приезжал, по выражению тюремного охранника, «на трех черных ЗИСах»; съезжались следователи. С наступлением ночи начиналась обычная будничная работа. Следователи допрашивали и избивали заключенных в своих кабинетах. Сухановские палачи уходили под землю, спускались в глубокие подземелья и там бесчинствовали. Ни мольба о пощаде, ни крик умирающего от истязаний, ставящий последнюю точку в конце «дознания», не долетали из подвалов тюрьмы.

Рассказать полно о самой секретной тюрьме страны — задача неблагодарная. Тем более теперь, когда еще не открыты и не исследованы архивы тюрьмы. Что мы знаем о Сухановской тюрьме? Несколько сотен имен, несколько разрозненных описаний. Те обитатели тюрьмы, которые прошли по всем кругам ада, оказались в конце концов перед расстрельной стеной подвала или печью крематория.

«Сухановка, — пишет А.И. Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ», — это самая страшная тюрьма, какая есть у МГБ. Ею пугают нашего брата, ее имя выговаривают следователи со зловещим шипением. (А кто там был — не допросишься: или бессвязный бред несут, или нет в живых)».

Сухановская тюрьма была, по меркам того времени, совсем небольшая, в ней содержались обычно 150–160 заключенных. Режим в спецтюрьме действовал подавляюще.

Очевидец так описывал Сухановку: «Это был ряд каменных мешков по обе стороны коридора, без естественного освещения, с тусклыми лампочками под зачехленными решетками у самого потолка. В камере — железная койка, стул, стол, прикрепленные к полу, параша в углу, которую заключенный в сопровождении трех надзирателей выносил по утрам. Перед глазами узника — железная дверь с «очком» для наблюдения за арестованным и небольшим отверстием для передачи пищи, с задвижкой снаружи»…

Имя монастыря было утрачено и забылось. «Дачей» называли тюрьму чекисты между собой. «Дачей пыток» окрестили Сухановку по тюрьмам и лагерям. Знающие люди понимали: Сухановка — это гибель. Все, имеющее отношение к новой тюрьме, содержалось в строжайшей тайне. Имен здесь не было. Не только заключенные, но и охрана существовала под номерами. На следствие в Сухановке отводилось не более двух недель, поэтому необходимые показания выбивались любым путем. В то же время некоторые подследственные подвергались здесь длительной изоляции.

Так, Евгений Александрович Гнедин (с 1935 года — первый секретарь посольства в Германии, в 1937-м — после вызова в Москву — заведующий отделом печати Наркоминдела) провел в Сухановке в полной изоляции 13 месяцев. Было немало и других подобных примеров.

Пятьдесят два вида пыток насчитал бывший заключенный Сухановки Александр Долган; в их числе такие специфические, как подтравливание газом, горячий карцер (на грязном языке чекистов он назывался «салотопкой»), «сухановская ласточка», или «взнуздание», — это когда длинное полотенце через рот со стороны спины привязывают концами к пяткам; и в таком положении, в котором, кажется, невозможно провести и несколько секунд, человека избивают, а затем оставляют суток на двое. Солженицын пишет о стоячих карцерах, которыми «оглушают» вновь прибывшего, таких узких, что, «если стоять ты не в силах, остается висеть на упертых коленях, больше никак. В таком карцере держат и больше суток, чтоб дух смирился».

В Сухановке практиковались еще обычные «конвейеры», «переталкивание», многочасовое сидение во время допроса на ножке табуретки, так, чтобы она входила в прямую кишку, стояние сутками по колено в воде, соленые клизмы в жару, а в холод — пребывание в бочке с ледяной водой и многое другое. Местный житель В.С. Самодерженков, какое-то время работавший в тюрьме электриком, говорил, что одним из излюбленных способов «дознания» в Сухановке был барабан из-под кабеля, обшитый нестругаными досками, в который помещали подследственного и с гиканьем и свистом его раскручивали..

Камеры-кельи в Сухановской тюрьме были крошечные, как нигде, — 1,5 на 2 м, а точнее — 156х209 см. «Это торжество инженерного расчета и сильной души… Александра Долгана, — пишет А. Солженицын. — Следователь Рюмин держал его месяц на бессоннице».

«В Сухановке, — пишет Е. Гнедин, — змеиная злоба тюремщиков выражалась в пытке изоляцией и теснотой, в назойливом надзоре… Глазок открывался чуть ли не ежеминутно. Стоило сделать малейшее движение, чтобы загремел замок и надзиратель вошел, озирая заключенного и камеру. Задачей надзирателя было не спускать глаз с подследственного, не позволять ему ни на минуту задремать после бессонной ночи, ни сидя, ни стоя. Некоторым заключенным не давали спать по много дней и ночей, одной только бессонницей доводя до безумия».

Прогулок в Сухановке не полагалось. Не было ни почты, ни передач. Заключенным не давали даже мыла. Но иногда к вечеру арестанта вели через длинный тюремный двор в душ, находившийся в здании бывшей монастырской бани. Это было незаурядное событие — путешествие по тюремному двору, прогулка по свежему воздуху.

Крутая лестница со двора, со стороны бывшего храма вела в глубокий подвал, помещавшийся под следственным корпусом. Тут находилось четыре темных карцера, куда попадали за нарушение режима или другие какие-либо провинности. На стенах карцеров в любое время года проступала изморозь, пол был покрыт толстым слоем мазута. Отсюда, как правило, своими ногами не выходили; приходилось человека или выволакивать, или выносить.

По роду своей деятельности следователи разделялись на две категории. Одни на местном жаргоне назывались «забойщиками», другие — «литераторами». «Забойщики» выбивали показания из подследственных, применяя «физические методы устрашения»; «литераторы» редактировали, а подчас попросту составляли нужные следствию «свободные» или так называемые обобщенные протоколы. После соответствующей корректировки начальства «обобщенные» сочинения «литераторов» давались на подпись подследственным.

У «забойщиков» существовала своя система. Первое избиение, по их мнению, должно было сокрушить и парализовать волю арестованного. Работали иногда по пять-шесть человек разом, бывало даже и до девяти-десяти на одного подследственного; когда уставали, сменяли друг друга. На языке специалистов по битью это называлось «обмолачивать рожь». Мастера своего дела, они умело били жертву по самым чувствительным местам, в течение нескольких часов — кулаками, ногами, резиновыми дубинками, а также всем, что подвернется под руку: ножкой от стула, лампой, тяжелым пресс-папье. И не только били; втыкали в несчастное тело жертвы иголки, булавки, зажимали дверью пальцы рук и другие части тела. Распространенным и мучительнейшим способом было битье по лицу обыкновенной стопой бумаги, острый край которой, как бритвой, разрезал кожу. Несчастный валялся в собственной крови, рвоте, непроизвольных испражнениях, стараясь по возможности закрыть руками лицо, чтобы не выбили по крайней мере глаза, ведь и такое случалось. Чекист Кронгауз, описывая истязания, которыми его подвергали в тюрьме, в своем письме-ходатайстве писал: «Я был хуже животного. Рядом со мной нельзя было стоять… В камеру меня уносили на одеяле».

Особую память о себе оставил следователь-изувер полковник НКГБ Рюмин, впоследствии сваливший Абакумова и ставший ненадолго заместителем министра МГБ. (Он будет арестован, судим в июле 1954 года и вскоре расстрелян.)

Кроме подследственных, проходивших по делу Ежова, Сухановская тюрьма в 1939 году приняла и других узников. Одним из первых сидельцев Сухановки был человек необычайной судьбы и разносторонних дарований — Дмитрий Александрович Быстролетов (Толстой), переводчик и литератор, врач, разведчик, юрист, путешественник, художник, фотограф, он, кроме того, знал до двух десятков языков. В 1937 году он был отозван вместе с женой из зарубежья и представлен к награде. Но в 1938 году накануне открытия персональной выставки в Москве недавнего разведчика арестовали по обвинению в шпионаже и террористической деятельности. Его отвезли на Лубянку, затем — в Бутырку. В мае 1939 года он попал в Сухановку.

Александр Долган рассказывал, что в своей камере он слышал, как под утро вели людей с допросов; «некоторые кричали, прося о сострадании и помощи, некоторые стонали, некоторые молчали, некоторые были не в состоянии идти (слышен был глухой звук волочения)».

Постоянными ночными допросами и избиениями Александр Долган был доведен до невменяемости, он пребывал в бредовом состоянии, его мучили галлюцинации. После медицинского осмотра его перевели в Бутырскую тюремную больницу. Там его кое-как привели в порядок и отправили по этапу в лагерь…

Режим Сухановки был устроен так, что психика людей не выдерживала, заключенные сходили с ума.

09.12.2009
По материалам «Новой Газеты»

Прежде чем излагать ваши мысли, настоятельно рекомендуем ознакомиться с правилами комментирования на сайте, во избежание удаления ваших записей модератором.