 |
|
|||||||
 |
|||||||
|
| ЗА СТОМАХИНА! |
 |
| Сергей АЛЕКСЕЕВ |
|
| Шут ГУЛАГИН |
|
|
|
|
| Сергей МЕЛЬНИКОФФ |
|
| Юрий НЕСТЕРЕНКО |
|
| Андреас фон ОССЕН |
|
| Лесной ПЕНЬ |
|
| Владимир ПУТИН |
|
|
| Антоша РУЧКИН |
|
| Лев ФЕДОРОВ |
|
|
 |
|
Дети русского ГУЛага
Странные это были похороны... Я впервые видела, как хоронят без гроба, не на кладбище и даже не на берегу, а у самой кромки воды. Подняться выше конвоир не разрешил. Обе матери опустились на колени, опустили и положили рядышком сперва девочку, затем мальчика. Одним платком прикрыли лица, сверху — слой осоки.
Матери стояли, прижимая к груди свертки с застывшими скелетиками детей, и застывшими от отчаяния глазами смотрели в эту яму, в которую сразу же стала набираться вода... |
|
|
|
Дети в сталинских лагерях
В советское время о детях ГУЛАГа по понятным причинам говорить и писать было не принято. Школьные учебники и иные книги повествовали всё больше о дедушке Ленине на детских праздниках, о трогательной заботе, с которой отечественные чекисты и лично Феликс Эдмундович привечали беспризорников, о деятельности Макаренко.
Лозунг «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливе детство!» заменили иным — «Всё лучшее — детям!», но ситуация не изменилась. Сейчас, конечно, всё иначе: и с информацией ситуация, и с отношением государства к детям. Проблемы не замалчиваются, предпринимаются попытки как-то их решать. Президент России признал, что почти пять миллионов бездомных или беспризорных детей — угроза национальной безопасности страны.
Универсальных рецептов разрешения этой проблемы нет. Вряд ли здесь поможет опыт чекистов, которые создали лишь несколько десятков образцовых колоний; в реальности, кстати, всё выглядело там не совсем так, как в фильме «Путёвка в жизнь». Тем более неприемлем опыт сталинской борьбы с беспризорниками — репрессивными методами. Однако знать о том, что происходило в 1930-е гг. с детьми, оказавшимися на улице или лишившимися родителей (чаще всего по вине государства), конечно же, необходимо. Необходимо говорить о детских судьбах, исковерканных сталинским режимом, и на школьных уроках.
В 1930-е гг. беспризорных детей было около семи миллионов. Тогда проблема беспризорности была решена просто — помог ГУЛАГ. Эти пять букв стали зловещим символом жизни на грани смерти, символом беззакония, каторжного труда и человеческого бесправия. Жителями страшного архипелага оказались дети.
Сколько их было в различных пенитенциарных и «воспитательных» учреждениях в 1920—1930-е гг., точно неизвестно. Сохранились, правда, статистические данные о некоторых смежных возрастных категориях заключенных. Например, подсчитано, что в 1927 г. 48% всех обитателей тюрем и лагерей составляли молодые люди (от 16 до 24 лет). В эту группу, как видим, включены и несовершеннолетние. В Конвенции о правах ребенка, в преамбуле, говорится: «Ребенком является каждое человеческое существо до достижения 18-летнего возраста».
Конвенцию приняли позже. А в сталинском СССР в ходу были иные юридические формулировки. Дети, оказавшиеся под присмотром государства или отправленные этим государством искупать свои вины, по большей части вымышленные, делились на категории:
1) лагерные дети (дети, рожденные в заключении);
2) кулацкие дети (крестьянские дети, которым во время насильственной коллективизации деревни удалось ускользнуть от высылки, но которые были позже пойманы, осуждены и направлены в лагеря);
3) дети врагов народа (те, чьи родители были арестованы по 58-й статье); в 1936—1938 гг. дети старше 12 лет осуждались Особым совещанием по формулировке «член семьи изменника родины» и направлялись в лагеря, как правило, со сроками от 3 до 8 лет; в 1947—1949 гг. детей «врагов народа» наказывали строже: 10—25 лет;
4) испанские дети; они чаще всего оказывались в детских домах; в ходе чистки 1947—1949 гг. эти дети, уже подросшие, были посланы в лагеря со сроками 10—15 лет — за «антисоветскую агитацию».
К этому списку, составленному Жаком Росси, можно добавить детей блокадного Ленинграда; детей спецпереселенцев; детей, живших рядом с лагерями и ежедневно наблюдавших лагерную жизнь. Все они так или иначе оказались причастными к ГУЛАГу...
Первые лагеря на контролировавшейся большевиками территории появились летом 1918 г.
Декреты СНК от 14 января 1918 г. и от 6 марта 1920 г. отменили «суды и тюремное заключение для несовершеннолетних».
Однако уже в 1926 г. статья 12 УК разрешила судить детей с 12-летнего возраста за кражу, насилие, увечья и убийства.
Указ от 10 декабря 1940 г. предусматривал расстрел детей начиная с 12 лет за «повреждение ... железнодорожных или иных путей».
Как правило, предусматривалось отбывание наказания несовершеннолетними в детских колониях, но зачастую дети оказывались и во «взрослых». Подтверждением этому являются два приказа «по норильскому строительству и ИТЛ НКВД» от 21 июля 1936 г. и 4 февраля 1940 г.
Первый приказ — об условиях использовании «з/к малолеток» на общих работах, а второй — об изоляции «з/к малолеток» от взрослых. Таким образом, совместное проживание продолжалось четыре года.
Происходило ли такое только в Норильске? Нет! Подтверждение тому — многочисленные воспоминания. Были и колонии, где мальчиков и девочек содержали вместе.
«Эти мальчики и девочки не только воруют, но и убивают (обычно коллективно). Детские исправительно-трудовые колонии, в которых содержатся несовершеннолетние воры, проститутки и убийцы обоих полов, превращаются в ад. Туда попадают и дети младше 12 лет, поскольку часто бывает, что пойманный восьми- или десятилетний воришка скрывает фамилию и адрес родителей, милиция же не настаивает и в протокол записывают — «возраст около 12 лет», что позволяет суду «законно» осудить ребенка и направить в лагеря. Местная власть рада, что на вверенном ей участке будет одним потенциальным уголовником меньше.»
Автор встречал в лагерях множество детей в возрасте — на вид — 7—9 лет. Некоторые еще не умели правильно произносить отдельные согласные.
Из курса истории мы знаем, что в годы военного коммунизма и нэпа число беспризорных детей в советской России увеличилось до 7 млн человек. Необходимо было принимать самые решительные меры.
А.И.Солженицын заметил: «Как-то же расчистили (и не воспитанием, а кого и свинцом) тучи беспризорной молодежи, какая в двадцатые годы осаждала городские асфальтовые котлы, а с 1930 года вся исчезла вдруг». Не трудно догадаться куда.
Многие помнят документальные кадры о строительстве Беломорканала. Максим Горький, восхищавшийся стройкой, сказал, что это прекрасный способ перевоспитания заключенных. И детей, укравших с колхозного поля морковку или несколько колосков, пытались перевоспитывать таким же способом — непосильным трудом и нечеловеческими условиями существования.
В 1940 г. ГУЛАГ объединял 53 лагеря с тысячами лагерных отделений и пунктов, 425 колоний, 50 колоний для несовершеннолетних, 90 «домов младенца»4. Но это официальные данные. Истинные цифры нам неизвестны. О ГУЛАГе тогда не писали и не говорили. Да и сейчас часть информации считается закрытой.
Помешала ли перевоспитанию юных жителей Страны Советов война? Увы, не только не помешала, но даже способствовала. Закон есть закон! (С.М. - страна-коробочка была полна-полнехонька ПРЕСТУПНЫМИ законами в своей основе!)
И 7 июля 1941 г. — через четыре дня после пресловутой речи Сталина, в дни, когда немецкие танки рвались к Ленинграду, Смоленску и Киеву, — состоялся еще один указ Президиума Верховного совета: судить детей с применением всех мер наказания — даже и в тех случаях, когда они совершат преступления не умышленно, а по неосторожности.
Итак, во время Великой Отечественной войны ГУЛАГ пополнился новыми «малолетками». Как писал Солженицын, «указ о военизации железных дорог погнал через трибуналы толпы баб и подростков, которые больше всего-то и работали в военные годы на железных дорогах, а не пройдя казарменного перед тем обучения, больше всего опаздывали и нарушали».
Сегодня ни для кого не секрет, кто организовал массовые репрессии. Исполнителей было много, время от времени их меняли, вчерашние палачи становились жертвами, жертвы — палачами. Бессменным оставался лишь главный распорядитель — Сталин. Тем нелепее звучит знаменитый лозунг, который украшал стены школ, пионерских комнат и т.д.: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!»
В 1950 г., когда в Норильске, который был буквально опутан колючей проволокой, открылась новая школа — № 4. Ее построили, разумеется, заключенные. При входе красовалась надпись:
Заботой сталинской согреты,
Страны Советов детвора,
Примите в дар и в знак привета
Вы школу новую, друзья!
Однако восторженные дети, вошедшие в школу, действительно восприняли ее как подарок от товарища Сталина. Правда, по дороге в школу они видели, как «охранники с автоматами и с собаками водили на работу и с работы людей, и колонна своей длинной серой массой заполняла всю улицу от начала и до конца». Это было обычное, никого не удивлявшее зрелище. Наверное, и к такому тоже можно привыкнуть.
И это тоже было частью политики государства: пусть, дескать, смотрят! И смотрели, и боялись — и молчали.
Была и другая школа, но без новых парт, шикарных люстр и зимнего сада. Это была школа, устроенная прямо в бараке, где полуголодные «малолетки» 13—16 лет учились — только читать и писать. И это в лучшем случае.
Ефросиния Антоновна Керсновская, сидевшая в разных тюрьмах и лагерях, вспоминала детей, встретившихся на ее гулаговском пути.
«Мало ли что я невиновна! Но дети? У нас в Европе они были бы «детьми», но здесь... Могли ли Валя Захарова восьми лет и Володя Турыгин, чуть постарше, работать кольцевиками в Суйге, то есть носить почту, проходя туда и обратно 50 км в день — зимой, в пургу? Дети в 11-12 лет работали на лесоповале. А Миша Скворцов, женившийся в 14 лет? Впрочем, эти-то не умерли...»
Ее путь в Норильск был долгим. В 1941 г. Ефросиния Керсновская оказалась на пароходе «Ворошилов» среди азербайджанских «преступников».
«Тут женщины и дети. Три совершенно древних старухи, восемь женщин в расцвете сил и около тридцати детей, если эти лежащие рядками обтянутые желтой кожей скелеты можно считать детьми. За время пути уже умерло 8 детей.
Женщины причитали:
— Я говорил начальник: дети умирать — смеялся! Зачем смеялся...
На нижних полках рядками лежали маленькие старички с ввалившимися глазами, заостренными носиками и запекшимися губами. Я смотрела на ряды умирающих детей, на лужи коричневой жижи, плещущейся на полу. Дизентерия. Дети умрут, не доехав до низовьев Оби, остальные умрут там. Там же, где Томь впадает в Объ на правом берегу, мы их похоронили. Мы, — потому что я вызвалась рыть могилу.
Странные это были похороны... Я впервые видела, как хоронят без гроба, не на кладбище и даже не на берегу, а у самой кромки воды. Подняться выше конвоир не разрешил. Обе матери опустились на колени, опустили и положили рядышком сперва девочку, затем мальчика. Одним платком прикрыли лица, сверху — слой осоки. Матери стояли, прижимая к груди свертки с застывшими скелетиками детей, и застывшими от отчаяния глазами смотрели в эту яму, в которую сразу же стала набираться вода.
В пределах Новосибирска Ефросиния Антоновна встретилась с другими «малолетками», На этот раз мальчиками. «Их барак находился в той же зоне, но был отгорожен». Однако дети умудрялись выходить из бараков в поисках пищи, «практикуясь в краже, а при случае и в грабеже». Можно себе представить, что «такая программа» воспитания позволяла выпускать из колонии уже многоопытных преступников.
Уже будучи в Норильске и попав в хирургическое отделение больницы, Ефросиния Антоновна видела следы совместного содержания и «воспитания» малолеток и рецидивистов.
«Две палаты бронировали для лечения сифилиса. Все больные были совсем еще мальчиками и должны были пройти хирургическое лечение заднего прохода, суженного зарубцевавшимися сифилитическими язвами.
«Воспитанию» подвергались также молодые девушки и девочки. Вот строки из датированного 1951 г. письма заключенной Е.Л.Владимировой, бывшего литературного работника газеты «Челябинский рабочий».
«Пребывание в советских лагерях калечило женщину не только физически, но и нравственно. Человеческое право, достоинство, гордость — всё было уничтожено. В лагерях во всех банях работали мужчины-уголовники, баня для них — развлечение, они же производили «санобработку» женщин и девочек, сопротивляющихся заставляли силой.
До 1950 г. везде в женских зонах в обслуге работали мужчины. Постепенно женщинам прививалось бесстыдство, становившееся одной из причин наблюдавшейся мной лагерной распущенности и проституции, которая получила широкое распространение.
В поселке «Вакханка» была эпидемия венерических болезней среди заключенных и вольных.
В одной из тюрем А.Солженицын находился рядом с детьми, которые уже получили «воспитание» от закоренелых преступников.
«В низкой полутьме, с молчным шорохом, на четвереньках, как крупные крысы, на нас со всех сторон крадутся малолетки, — это совсем еще мальчишки, даже есть по двенадцати годков, но кодекс принимает и таких, они уже прошли по воровскому процессу и здесь теперь продолжают учебу у воров. Их напустили на нас. Они молча лезут на нас со всех сторон и в дюжину рук тянут и рвут у нас, из-под нас всё наше добро. Мы в западне: нам не подняться, не пошевельнуться.
Не прошло и минуты, как они вырвали мешочек с салом, сахаром и хлебом. Встав на ноги, я оборачиваюсь к старшему, к пахану. Крысы-малолетки ни крохи не положили себе в рот, у них дисциплина».
Детей переправляли к месту заключения вместе с взрослыми. Ефросиния Керсновская вспоминает:
«Смотрю на своих попутчиц. Малолетние преступники? Нет, пока еще дети. Девочки в среднем лет 13—14. Старшая, лет 15, производит впечатление уже действительно испорченной девчонки. Неудивительно, она уже побывала в детской исправительной колонии и ее уже на всю жизнь «исправили».
Девочки смотрят на свою старшую подругу с испугом и завистью. Они уже осуждены по закону «о колосках», попались на краже кто горсти, а кто и пригоршни зерна. Все сироты или почти сироты: отец на войне; матери нет — или угнаны на работу.
Самая маленькая — Маня Петрова. Ей 11 лет. Отец убит, мать умерла, брата забрали в армию. Всем тяжело, кому нужна сирота? Она нарвала лука. Не самого лука, а пера. Над нею «смилостивились»: за расхищение дали не десять, а один год».
Было это в пересылочной тюрьме Новосибирска. Там же Ефросиния Керсновская встретила много других «малолеток», которые находились в одной камере вместе с уголовницами-рецидивистками. Грусти и испуга у них уже не было. «Воспитание» малолетних правонарушительниц было в надежных руках...
О труде несовершеннолетних заключенных в Норильлаге было известно с 1936 г. Это были в наших краях самые тяжелые, необустроенные, холодные и голодные годы.
Всё началось с приказа «по Норильскому строительству и ИТЛ НКВД» № 168 от 21 июля 1936 г. о прибывающей рабочей силе и ее использовании:
...6. При использовании на общих работах заключенных малолеток в возрасте от 14 до 16 лет устанавливается 4-часовой рабочий день с 50% нормированием — из расчета 8-часового рабочего дня для полноценного рабочего. В возрасте от 16 до 17 лет устанавливается
6-часовой рабочий день с применением 80% норм полноценного рабочего — из расчета 8-часового рабочего дня.
В остальное время малолетки должны быть использованы: на школьных занятиях по обучению грамоте не менее 3-х часов ежедневно, а также в культурно-воспитательной работе.
Однако изолировать детей от взрослых заключенных, как уже было сказано выше, начали лишь с 1940 г. Об этом свидетельствует упоминавшийся «Приказ по Норильскому исправительно-трудовому лагерю НКВД № 68 от 4 февраля 1940 г. об изоляции несовершеннолетних заключенных от взрослых и создании им вполне пригодных жилищных условий».
К 1943 г. малолетних лагерников заметно прибавилось. В приказе от 13 августа 1943 г. сказано:
1. Организовать при Норильском комбинате НКВД Норильскую трудовую колонию для несовершеннолетних, подчиненную непосредственно отделу УНКВД по борьбе с детской беспризорностью и безнадзорностью.
Одна из зон для «малолеток» в Норильске находилась рядом с женской зоной. По воспоминаниям Ефросинии Керсновской, иногда эти «малолетки» устраивали групповые налеты на соседок — чтобы раздобыть дополнительное питание. Жертвой такого налета мальчишек 13—14 лет стала однажды и Ефросиния Керсновская. Выручил охранник — поднял тревогу.
О том, как жила и работала колония, свидетельствует объяснительная записка к отчету Норильской трудколонии за сентябрь—декабрь 1943 г.
«На 1 января 1944 г. в колонии содержится 987 человек несовершеннолетних заключенных, все они размещены в бараках и распределены на 8 воспитательных коллективов по 110—130 человек в каждом. Из-за отсутствия школы и клуба обучения н/з [несовершеннолетних заключенных] не проводилось.
2. Трудоиспользование. Из 987 человек н\з используются на работе в цехах Норильского комбината до 350 человек. До 600 человек с момента организации колонии до конца года нигде не работали, и использовать их на каких-либо работах возможности не представлялось.
Устроенные на работу в цехах Норильского комбината теоретического обучения не проходят, находятся вместе с взрослыми заключенными и вольнонаемными, что отражается на производственной дисциплине.
Отсутствуют помещения: бани-прачечной, складские, столовой, конторы, школы и клуба. Из транспорта имеется 1 лошадь, выделенная комбинатом, которая не обеспечивает нужд колонии. Хозинвентарем колония не обеспечена».
В 1944 г. колония официально перестала существовать. Но политика партии, воспитывавшей детей по лагерям и тюрьмам, изменилась мало. Сохранились воспоминания бывших политзаключенных Норильлага, которых и в 1946 г. привозили на кораблях в Дудинку вместе с «малолетками».
«Наш этап из Усольлага (было много малолеток) прибыл в Норильский лагерь в августе 1946 г. Доставили на барже вместе с японскими военнопленными, как сельдей в бочке. Сухой паек — на три дня кило шестьсот пятьдесят хлеба и три селедки. Большинство из нас всё съели сразу же. Воды не давали: конвойные «объяснили» — нечем зачерпнуть из-за борта, и мы лизали деревянную обшивку, свой пот. По дороге многие — умерли».
Норильскую детскую колонию, как вспоминает Нина Михайловна Харченко, бывшая воспитательница, расформировали после бунта «малолеток» (для кого-то он закончился смертельным исходом). Часть детей перевели в лагерь для взрослых, а часть вывезли в Абакан. А почему случился бунт? Да потому что «бараки напоминали скотные дворы ... жили впроголодь».
В Гулаге были и дома младенца. В том числе и на территории Норильлага. Всего в 1951 г. в этих домах находились 534 ребенка, из них умерли 59 детей. В 1952 г. должны были появиться на свет 328 детей, и общая численность младенцев составила бы 803. Однако в документах 1952 г. указано число 650. Иными словами, смертность была очень высокой.
Обитатели домов младенца Норильска направлялись в детские дома Красноярского края. В 1953 г., после Норильского восстания, 50 женщин с детьми были направлены в Озерлаг.
Дети находились не только непосредственно в Норильске. Был в нескольких десятках километров от поселка штрафной изолятор Калларгон (там же и расстреливали). Начальник лагеря мог определить туда заключенного на срок до 6 месяцев. Дольше на штрафном пайке, видимо не могли протянуть — «отправлялись под Шмитиху», то есть на кладбище.
В госпитале Е.А.Керсновская ухаживала за малолетним членовредителем из Калларгона. Попал он туда за «страшное» преступление: «из ФЗУ самовольно вернулся домой — не выдержал голода».
Сначала лесоповал, затем второе преступление — подделка талона на обед и лишняя порция баланды. Результат — Калларгон. А это наверняка смерть. Мальчик искусственно вызвал глубокую флегмону правой ладони, введя в руку шприцем керосин. Это была возможность попасть в больницу. Однако, как членовредителя его отправили с попутным конвоем обратно...
Был в лагере и ученик седьмого класса латвийской гимназии (ни имени, ни фамилии Керсновская не запомнила). Вина его заключалась в том, что он крикнул: «Да здравствует свободная Латвия!» В итоге — десять лет лагерей.
Ничего удивительного, что, очутившись в Норильске, он пришел в ужас и попытался бежать. Его поймали. Обычно беглецов убивали, а трупы выставляли напоказ в лаготделении. Но с этим мальчиком было несколько иначе: когда его доставили в Норильск, он был в ужасном состоянии. Если бы его сразу привели в больницу, его еще можно было бы спасти. Но его бросили в тюрьму, предварительно избив.
Когда он наконец попал в больницу, врачи оказались бессильны. Видимо, он получил хорошее воспитание, потому что за всё, будь то укол, грелка или просто поправленная подушка, он чуть слышно благодарил:
— Мерси...
Вскоре он умер. На вскрытии выяснилось, что желудок у бедного мальчика был, словно из кружев: он сам себя переварил...
Были дети и на так называемом Урановом полуострове — в «Рыбаке», особом секретном лагере, который не был обозначен даже на специальных картах НКВД — видимо, в целях конспирации.
Вспоминает Л.Д.Мирошников, бывший геолог НИИИГА (21-е управление МВД СССР).
«В спешном темпе к концу полярной ночи привели пятьсот заключенных. Никакого специального отбора перед их отправкой в секретный лагерь НКВД не проводили, поэтому среди каторжан «Рыбака» были даже подростки — рассказывают о некоем парне по имени Прохор, который попал в лагерь прямо со школьной скамьи, после драки с сыном секретаря райкома. Прохор досиживал пятилетний срок, когда его выдернули из лагеря и этапировали на «Рыбак». Прохору после отбытия своего пятилетнего срока не суждено было вернуться домой. Остаться в живых после работы на секретном объекте было невозможно. Часть заключенных умерли от лучевой болезни, а других по окончании работ погрузили на баржи и утопили... До сих пор неизвестна точная цифра умерших в Норильске детей. Никто не знает, сколько детей убил ГУЛАГ. Уже упоминавшаяся бывшая воспитательница Норильской детской колонии Н.М.Харченко, вспоминает, что было отведено «место захоронения колонистов, а также взрослых заключенных — кладбище за кирпичным заводом, полкилометра от карьера».
Кроме колоний, по всей России были детские дома. Туда устраивали всех детей, разлученных с родителями. Теоретически, отбыв срок, они имели право забрать своих сыновей и дочерей. На практике же матери часто не находили своих детей, а иногда не хотели или не могли взять их домой (дома обычно и не было, нередко не было и работы, зато существовала опасность скорого нового ареста).
О том, как содержались дети «врагов народа», можно судить по воспоминаниям очевидцев.
Нина Матвеевна Виссинг по национальности — голландка. Ее родители приехали в СССР по приглашению и через какое-то время были арестованы.
«Мы попали в детский дом в городе Богучар через какой-то детприемник. Я помню большое количество детей в странном помещении: серо, сыро, нет окон, сводчатый потолок.
Детдом наш находился рядом то ли с тюрьмой, то ли с сумасшедшим домом и отделялся высоким деревянным забором со щелями. Мы любили наблюдать за странными людьми за забором, хотя нам это не разрешали.
Летом нас вывозили за город на берег реки, где стояли два больших плетеных сарая с воротами вместо дверей. Крыша текла, потолков не было. В таком сарае помещалось очень много детских кроватей. Кормили нас на улице под навесом. В этом лагере мы впервые увидели своего отца и не узнали его, убежали в «спальню» и спрятались под кроватью в самом дальнем углу. Отец приезжал к нам несколько дней подряд, брал нас на целый день для того, чтобы мы могли привыкнуть к нему.
За это время я окончательно забыла голландский язык. Была осень 1940 г. Я с ужасом думаю, что было бы с нами, если бы отец не нашел нас?!»
Несчастные дети, несчастные родители. У одних отняли прошлое, у других — будущее. У всех — человеческие права. По словам Солженицына, благодаря такой политике «вырастали дети вполне очищенными от родительской скверны». А уж «отец всех народов», товарищ Сталин позаботится о том, чтобы через несколько лет его воспитанники дружно скандировали: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!»
Некоторым женщинам разрешали находиться в тюрьме с ребенком. В первые годы советской власти женщины могли попасть в заключение с ребенком или беременными. Статьей 109 Исправительно-трудового кодекса 1924 г. было предусмотрено, что «при приеме в исправительно-трудовые учреждения женщин, по их желанию, принимаются и их грудные дети». Но не всегда эта статья соблюдалась. Беременные тут же, в лагере, рожали детей.
Женщина всегда остается женщиной. «Просто до безумия, до битья головой об стенку, до смерти хотелось любви, нежности, ласки. И хотелось ребенка — существа самого родного и близкого, за которое не жаль было бы отдать жизнь», — так объясняла свое состояние бывшая узница ГУЛАГа Хава Волович, получившая 15 лет лагерей, когда ее шел 21-й год, — так и не узнав, за что.
В случае рождения живого ребенка мать получала для новорожденного несколько метров портяночной ткани. Хотя новорожденный и не считался заключенным (как это было гуманно!), однако ему выписывался отдельный детский паек. Мамки, т.е. кормящие матери, получали 400 граммов хлеба, три раза в день суп из черной капусты или из отрубей, иногда с рыбьими головами.
От работы женщин освобождали только непосредственно перед родами. Днем матерей код конвоем провожали к детям для кормления. В некоторых лагерях матери оставались на ночь с детьми.
Вот как описала жизнь новорожденных и маленьких детей ГУЛАГа Г.М.Иванова.
«Нянями в мамском бараке работали заключенные женщины, осужденные за бытовые преступления, имеющие своих детей...
В семь часов утра няньки делали побудку малышам. Тычками, пинками поднимали их из ненагретых постелей (для «чистоты» детей одеяльцами их не укрывали, а набрасывали их поверх кроваток). Толкая детей в спинки кулаками и осыпая грубой бранью, меняли распашонки, подмывали ледяной водой. А малыши даже плакать не смели. Они только кряхтели по-стариковски и — гукали. Это страшное гуканье, целыми днями неслось из детских кроваток. Дети, которым полагалось уже сидеть или ползать, лежали на спинках, поджав ножки к животу, и издавали эти странные звуки, похожие на приглушенный голубиный стон. Выжить в таких условиях можно было только чудом.»
Е.А.Керсновской по просьбе молодой мамы — Веры Леонидовны — пришлось крестить в камере внука и правнука адмиралов Невельских, сделавших так много для России. Было это в лагере под Красноярском.
Дед Веры Леонидовны — Геннадий Иванович Невельской (1813—1876) — исследователь Дальнего Востока, адмирал. Он исследовал и описал берега в районе Сахалина, открыл пролив, соединяющий южную часть Татарского пролива с Амурским лиманом (пролив Невельского), установил, что Сахалин является островом.
Дальнейшая судьба его внучки и правнука неизвестны. Однако известно, что в 1936—1937 гг. пребывание детей в лагерях было признано фактором, понижающим дисциплину и производительность заключенных-женщин. В секретной инструкции НКВД СССР срок пребывания ребенка с матерью снизили до 12 месяцев (в 1934 г. он составлял 4 года, позже — 2 года).
Дети, достигшие годовалого возраста, отправлялись в принудительном порядке в детдома, о чем делалась пометка в личном деле матери, однако без указания адреса. Вера Леонидовна об этом еще не знала...
Принудительные отправки лагерных детей планируются и проводятся, как настоящие военные операции — так, чтобы противник был захвачен врасплох. Чаще всего это происходит глубокой ночью. Но редко удается избежать душераздирающих сцен, когда ошалелые мамки бросаются на надзирателей, на колючую проволоку заграждения. Зона долго сотрясается от воплей.
Встречались среди жителей ГУЛАГа и дети блокадного Ленинграда. Их вспоминает Е.А.Керсновская.
«Эти дистрофики — совсем еще дети, им 15—16 лет...
Тома Васильева и Вера. Они вместе со взрослыми рыли противотанковые рвы. Во время воздушного налета — бросились в лес. Когда страх прошел, огляделись...
Вместе с другими девочками пошли в город. И вдруг — немцы. Девочки повалились на землю, закричали. Немцы успокоили, дали шоколад, вкусное лимонное печенье. Когда отпускали, сказали: через три километра — поле, а на нем полевая кухня, поторапливайтесь. Девочки убежали.»
На свою беду всё рассказали солдатам. Им этого не простили. Жутко было смотреть на этих истощенных до предела детей.
Были в ГУЛАГе и испанские дети. О них поведал Павел Владимирович Чебуркин, тоже бывший заключенный.
Чебуркин вспоминал, как в 1938 г. в Норильлаг привезли молодого испанца, отнятого у родителей. Хуана перекрестили в Ивана, да и фамилию переделали на русский манер — стал испанец Иваном Мандраковым.
«Когда Гражданская война в Испании закончилась победой Франко, республиканцы стали покидать родину. Несколько пароходов с испанцами прибыли в Одессу. Последнему из них пришлось долго стоять на рейде — то ли закончились отведенные для приезжих места распределения по Союзу, то ли братская республиканская солидарность иссякла...
Как бы то ни было, когда несчастных привезли в Норильск, многие из них от лагерного «гостеприимства» умерли... Хуан, перекрещенный в Ивана Мандракова, по возрасту попал сначала в воспитательный дом, откуда бежал. Он стал обычным беспризорником, воровал на базаре еду...
Его определили в Норильлаг, откуда уже было не сбежать».
О детях испанских республиканцев пишет и А.Солженицын.
«Испанские дети — те самые, которые вывезены были во время Гражданской войны, но стали взрослыми после Второй мировой. Воспитанные в наших интернатах, они одинаково очень плохо сращивались с нашей жизнью. Многие порывались домой. Их объявляли социально опасными и отправляли в тюрьму, а особенно настойчивым — 58, часть 6 — шпионаж в пользу... Америки.
Таких проворных детей, которые успевали схватить 58-ю статью, было немало. Гелий Павлов получил ее в 12 лет. По 58-й вообще никакого возрастного минимума не существовало! Доктор Усма знал 6-летнего мальчика, сидевшего в колонии по 58-й статье — уж это очевидный рекорд.»
Гулаг принял 16-летнюю Галину Антонову-Овсеенко — дочь полпреда СССР в республиканской Испании. В 12 лет ее направили в детдом, где находились дети репрессированных в 1937—1938 гг. Мать Галины умерла в тюрьме, отца и брата расстреляли.
Рассказ Г.Антоновой-Овсеенко воспроизводит А.Солженицын.
«В этот детдом присылали также трудновоспитуемых подростков, слабоумных и малолетних преступников. Мы ждали: вот исполнится 16 лет, дадут паспорта и пойдем в ремесленные училища. А оказалось — перевели в тюрьму.
Я была ребенком, я имела право на детство. А так — кто я? Сирота, у которой отобрали живых родителей! Преступница, которая не совершала преступление. Детство прошло в тюрьме, юность тоже. На днях мне пойдет двадцатый год.
Дальнейшая судьба этой девушки неизвестна».
Стали обитателями ГУЛАГа и дети спецпереселенцев. В 1941 г. нашей собеседнице Марии Карловне Батищевой было 4 года. В этом возрасте ребенок обычно себя не помнит. Но маленькая Маша запомнила трагическую ночь на всю жизнь.
«Всех жителей сгоняли, как скот, в одно место: крики, плач, рев животных — и гроза. Она время от времени освещала тот ужас, что творился в центре села.
В чем была их вина? Все они были немцами, а значит, автоматически становились «врагами народа». Затем долгая дорога в Казахстан. Как выжили в Казахстане, Мария Карловна не помнит, но жизнь в спецпоселении описывает книга «ГУЛАГ: его строители, обитатели и герои».
Смертность среди детей была огромной. Общими сведениями мы не располагаем, однако множество частных примеров раскрывает эту страшную картину.
В Ново-Лялинском районе, например, за 1931г. родилось 87, а умерло 347 детей, в Гаринском за два месяца родилось 32, а умерло 73 ребенка. В Перми на комбинате «К» за два месяца (август-сентябрь) умерло почти 30% всех детей.
В связи с высокой смертностью возросла и беспризорность. Практически сведения о беспризорных детях в первые годы существования кулацкой ссылки в централизованном порядке не фиксировались.
В первые полтора года ссылки вопрос об образовании детей из числа переселенцев практически не решался и отодвигался на второй план.
На фоне этого происходило падение морали среди спецпереселенцев, отказ от многих традиций, поощрение доносов и т.д. Спецпереселенцы практически лишались гражданских прав.
Мария Карловна с гордостью рассказывает о том, что ее дед был участником Первой мировой войны, получил ранение. В госпитале за ним ухаживала одна из цесаревен — дочерей императора. Она подарила деду Библию. Эта реликвия хранится теперь у брата, в Германии.
Вернувшись на фронт, дед храбро сражался, за что и получил из рук Николая Второго именные часы. Его наградили двумя Георгиевскими крестами. Всё это долго лежало на дне сундука.
Мария же — внучка георгиевского кавалера — на целых 16 лет стала дочерью «врага народа». Вплоть до 20 лет ее изгоняли отовсюду — из школы, из училища, косо смотрели, называли фашисткой. В паспорте стояло клеймо: «спецпереселенка».
Мария, измученная непрекращающимися гонениями, однажды, уже в Норильске, бросила в костер ненавистный паспорт, надеясь таким способом, избавится от отметки о гражданской неполноценности. Заявив о потере паспорта, она со страхом ждала приглашения в отдел. Она выдержала всё, что кричал ей представитель власти — главное, чтобы не было клейма.
Всю дорогу домой она проплакала. Прижимая к груди новый паспорт, Мария боялась заглянуть в новый документ. И только дома, осторожно открыв паспорт и не увидев там страницы с клеймом, спокойно вздохнула.
Мария Карловна Батищева до сих пор живет в Норильске, воспитывает правнука и с удовольствием откликается на приглашения школьников рассказать о себе в день памяти жертв политических репрессий.
Судьба Марии Карловны схожа с судьбой другой женщины — Анны Ивановны Щепиловой.
«Моего отца арестовывали дважды. В 1937 г. мне было уже шесть лет. После ареста отца начались наши хождения по мукам. В деревне нам не давали ни жить, ни учиться, считая «детьми врагов народа».
Когда я стала подростком, меня посылали на самые тяжелые работы в лес — пилить дрова наравне с взрослыми мужчинами. Со мной даже сверстники не дружили. Я вынуждена была уехать, но и там меня нигде не брали на работу. Вся жизнь прошла в страхе и муках. Теперь нет ни сил, ни здоровья!»
Были у ГУЛАГа и другие дети — те, что жили рядом с заключенными, но всё же дома (хотя домом чаще всего была барачная каморка), учились в обычной школе. Это дети так называемых вольняшек, вольнонаемных.
Тамара Викторовна Пичугина в 1950 г. была ученицей первого класса норильской средней школы № 3.
«Мы были обыкновенные непоседливые дети, любили прыгать в снег с крыш, кататься с горки, играть в дом. Однажды я, Лариса и Алла играли рядом с платформой. Решив обустроить свое будущее «жилище», мы начали очищать платформу от снега. Вскоре мы наткнулись на два трупа. Замерзшие люди были без валенок, но в телогрейках с номерами. Мы тут же побежали в ПРБ [производственно-рабочий блок]. Этот блок мы хорошо знали: там были «наши заключенные». Дядя Миша, дядя Коля ... забрали эти трупы, что было дальше, я не знаю.
Вообще к заключенным мы относились как к обычным людям, не боялись их. В течение двух зим, например, после уроков мы бегали в «свой» блок ПРБ. Забежим бывало, а там тепло, печка из бочки, охранник с винтовкой спит. Наши «дяди» там грелись, обычно пили чай. Так вот, дядя Миша поможет валенки снять, рукавички у печки сушиться положит, стряхнет шаль и усадит нас за стол. Обогревшись, мы начинали рассказывать домашние задания.
Каждый из них отвечал за какой-нибудь предмет. Поправляют нас, добавляют, рассказывали так интересно. Проверив уроки, они давали каждой из нас по 2 р. 25 коп. на пирожное. Мы бежали в ларек и наслаждались сладостями.
Я теперь только понимаю, что, наверное, наши «дяди» были преподавателями, учеными, в общем, очень образованными людьми; возможно, они видели в нас своих собственных детей и внуков, с которыми их разлучили. Столько отцовского тепла и нежности было в их отношениях к нам».
Вспоминает Алевтина Щербакова — норильская поэтесса. В 1950 г. она также была первоклассницей.
«Заключенные женщины, работавшие на оштукатуривании уже выстроенных домов на улице Севастопольской, были из Прибалтики. Необыкновенные прически с буклями и валиками надо лбом делали их в детских глазах нездешними красавицами.
Женщины и дети в любых условиях неотделимы друг от друга, и охрана часто в прямом смысле закрывала глаза, когда невольницы зазывали детей, чтобы просто поговорить с ними, приласкать. И один Бог знает, что в этот момент творилось в их сердцах и душах.
Дети приносили хлеб, а женщины дарили им сохранившиеся бусинки или необычные пуговички. Алька знала, чем заканчивались такие встречи — красавицы плакали.
Мама не поощряла этого общения (мало ли что), но особенно и не запрещала».
Случалось, что на глазах у детей разыгрывались самые настоящие трагедии. Свидетельницей таких трагедий не однажды была маленькая Тамарочка (Тамара Викторовна Пичугина).
«Мы жили по улице Горной, блок № 96. За питьевой водой нужно было идти к колонке. Рядом с нашим блоком были два лаготделения — пятое и седьмое.
Так вот, стою я в очереди за водой и, как обычно, глазею по сторонам. В это время со стороны зоны из бани вышел мужчина в одних трусах, встал на перила и как прыгнет на колючую проволоку, всё тело себе ободрал. Тут с вышки охранник выстрелил и попал мужчине в бедро, затем вохровцы выскочили, наручники раненому надели и повели в лагерь.
Я не помню, чтобы меня эта картина сильно потрясла, помню, что мне дядю этого было жалко: наверное, ему очень холодно, подумала я.
Другой случай. Вижу как сейчас: зимой идет колонна заключенных, и вдруг из ее рядов выходит человек, раздевается до кальсон или до трусов и садится, съежившись прямо у дороги. Его не поднимали, с ним оставался один охранник, вся же колонна спокойно шла дальше. Затем приходило подкрепление, и его уводили в другое лаготделение.
Мы хорошо знали: этого человека проиграли в карты. Но рассказывали, что бывало, что никто так и не уводил таких бедолаг, они оставались у дороги и сидели, пока не замерзнут. Когда их заносило снегом, образовывались бугорки, вот эти-то бугорки иногда находили дети и «откатывали» с дороги».
Воспоминаниями делится М.М.Коротаева (Борун):
В школе был объявлен праздничный концерт. Обещали музыкальный театр, ну и, конечно, — наша школьная самодеятельность. Но мы ждали артистов! Волновались, надели свои лучшие наряды, зал был переполнен. За закрытым занавесом настраивались инструменты, что-то двигали, приколачивали. Мы терпеливо ждали, замирая от счастья.
И наконец занавес открылся. Сцена сияла, светилась, блестела огнями, цветами, какими-то чудесными украшениями! Мы, замерев, слушали отрывки из оперетт, опер, сценки из спектаклей.
Артистки были в великолепных платьях, в прическах, с красивыми украшениями, мужчины — в черных костюмах, в белоснежных рубашках с бабочками — все красивые, веселые. Оркестр небольшой, но очень хороший.
В заключение их концерта мы вместе с артистами спели наш любимый «Енисейский вальс». Очень не хотелось отпускать артистов, и мы хлопали, хлопали. И нашу самодеятельность как-то уже не хотелось смотреть.
Решили вдруг бежать, посмотреть на артистов вблизи, проводить их хотя бы издали. Пробежав по коридору второго этажа, затем первого, мы услышали голоса в одном из классов и поняли, что там они, артисты. Тихо, на цыпочках, подкрались мы к двери, которая была чуть-чуть приоткрыта.
Первой заглянула Нина Пономаренко — и вдруг отпрянула, прошептав с ужасом: «Это не артисты, это — зэки!».
Следом заглянула я и тоже не поверила своим глазам — в едком, густом махорочном дыму увидела фигуры людей, сидевших на партах, расхаживающих по классу, и это действительно были зэки. Мы знали их — они чистили дороги, откапывали дома после пурги, строили дома, долбили землю, все одинаковые — в серых телогрейках, серых шапках-ушанках, с недобрыми глазами. Мы боялись их. Так зачем они здесь, что делают?
И тут я увидела нечто, что сразу отрезвило, — мешки, ящики, из которых виднелось что-то яркое, красивое. Да это же костюмы, инструменты наших артистов. Это — они, они!
Растерявшиеся, испуганные, стояли мы у двери, пока не услышали голоса в коридоре, — кто-то шел к классу. Мы бросились прочь, и увидели, как серые фигуры выходили, выносили костюмы и шли к выходу. Не было женщин, мужчин — все одинаково серые, унылые, молчаливые.
У школы стояла серая крытая грузовая машина, куда люди погрузились и уехали. Мы поняли: в зону. А мы всё стояли, не в силах осознать виденное, понятое, в головах недоуменный вопрос — ну зачем так? Почему?
В зал мы не вернулись, не могли. Когда уже сейчас я пою «Енисейский вальс», всегда вспоминаю тот далекий концерт и трагедию души, пережитую нами, детьми.»
Любовь Овчинникова.
Лозунг «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливе детство!» заменили иным — «Всё лучшее — детям!», но ситуация не изменилась. Сейчас, конечно, всё иначе: и с информацией ситуация, и с отношением государства к детям. Проблемы не замалчиваются, предпринимаются попытки как-то их решать. Президент России признал, что почти пять миллионов бездомных или беспризорных детей — угроза национальной безопасности страны.
Универсальных рецептов разрешения этой проблемы нет. Вряд ли здесь поможет опыт чекистов, которые создали лишь несколько десятков образцовых колоний; в реальности, кстати, всё выглядело там не совсем так, как в фильме «Путёвка в жизнь». Тем более неприемлем опыт сталинской борьбы с беспризорниками — репрессивными методами. Однако знать о том, что происходило в 1930-е гг. с детьми, оказавшимися на улице или лишившимися родителей (чаще всего по вине государства), конечно же, необходимо. Необходимо говорить о детских судьбах, исковерканных сталинским режимом, и на школьных уроках.
В 1930-е гг. беспризорных детей было около семи миллионов. Тогда проблема беспризорности была решена просто — помог ГУЛАГ. Эти пять букв стали зловещим символом жизни на грани смерти, символом беззакония, каторжного труда и человеческого бесправия. Жителями страшного архипелага оказались дети.
Сколько их было в различных пенитенциарных и «воспитательных» учреждениях в 1920—1930-е гг., точно неизвестно. Сохранились, правда, статистические данные о некоторых смежных возрастных категориях заключенных. Например, подсчитано, что в 1927 г. 48% всех обитателей тюрем и лагерей составляли молодые люди (от 16 до 24 лет). В эту группу, как видим, включены и несовершеннолетние. В Конвенции о правах ребенка, в преамбуле, говорится: «Ребенком является каждое человеческое существо до достижения 18-летнего возраста».
Конвенцию приняли позже. А в сталинском СССР в ходу были иные юридические формулировки. Дети, оказавшиеся под присмотром государства или отправленные этим государством искупать свои вины, по большей части вымышленные, делились на категории:
1) лагерные дети (дети, рожденные в заключении);
2) кулацкие дети (крестьянские дети, которым во время насильственной коллективизации деревни удалось ускользнуть от высылки, но которые были позже пойманы, осуждены и направлены в лагеря);
3) дети врагов народа (те, чьи родители были арестованы по 58-й статье); в 1936—1938 гг. дети старше 12 лет осуждались Особым совещанием по формулировке «член семьи изменника родины» и направлялись в лагеря, как правило, со сроками от 3 до 8 лет; в 1947—1949 гг. детей «врагов народа» наказывали строже: 10—25 лет;
4) испанские дети; они чаще всего оказывались в детских домах; в ходе чистки 1947—1949 гг. эти дети, уже подросшие, были посланы в лагеря со сроками 10—15 лет — за «антисоветскую агитацию».
К этому списку, составленному Жаком Росси, можно добавить детей блокадного Ленинграда; детей спецпереселенцев; детей, живших рядом с лагерями и ежедневно наблюдавших лагерную жизнь. Все они так или иначе оказались причастными к ГУЛАГу...
Первые лагеря на контролировавшейся большевиками территории появились летом 1918 г.
Декреты СНК от 14 января 1918 г. и от 6 марта 1920 г. отменили «суды и тюремное заключение для несовершеннолетних».
Однако уже в 1926 г. статья 12 УК разрешила судить детей с 12-летнего возраста за кражу, насилие, увечья и убийства.
Указ от 10 декабря 1940 г. предусматривал расстрел детей начиная с 12 лет за «повреждение ... железнодорожных или иных путей».
Как правило, предусматривалось отбывание наказания несовершеннолетними в детских колониях, но зачастую дети оказывались и во «взрослых». Подтверждением этому являются два приказа «по норильскому строительству и ИТЛ НКВД» от 21 июля 1936 г. и 4 февраля 1940 г.
Первый приказ — об условиях использовании «з/к малолеток» на общих работах, а второй — об изоляции «з/к малолеток» от взрослых. Таким образом, совместное проживание продолжалось четыре года.
Происходило ли такое только в Норильске? Нет! Подтверждение тому — многочисленные воспоминания. Были и колонии, где мальчиков и девочек содержали вместе.
«Эти мальчики и девочки не только воруют, но и убивают (обычно коллективно). Детские исправительно-трудовые колонии, в которых содержатся несовершеннолетние воры, проститутки и убийцы обоих полов, превращаются в ад. Туда попадают и дети младше 12 лет, поскольку часто бывает, что пойманный восьми- или десятилетний воришка скрывает фамилию и адрес родителей, милиция же не настаивает и в протокол записывают — «возраст около 12 лет», что позволяет суду «законно» осудить ребенка и направить в лагеря. Местная власть рада, что на вверенном ей участке будет одним потенциальным уголовником меньше.»
Автор встречал в лагерях множество детей в возрасте — на вид — 7—9 лет. Некоторые еще не умели правильно произносить отдельные согласные.
|
|
|
 |
|
|
|
Дети русского ГУЛага. Рисунки бывших узников.
|
|
|
А.И.Солженицын заметил: «Как-то же расчистили (и не воспитанием, а кого и свинцом) тучи беспризорной молодежи, какая в двадцатые годы осаждала городские асфальтовые котлы, а с 1930 года вся исчезла вдруг». Не трудно догадаться куда.
Многие помнят документальные кадры о строительстве Беломорканала. Максим Горький, восхищавшийся стройкой, сказал, что это прекрасный способ перевоспитания заключенных. И детей, укравших с колхозного поля морковку или несколько колосков, пытались перевоспитывать таким же способом — непосильным трудом и нечеловеческими условиями существования.
В 1940 г. ГУЛАГ объединял 53 лагеря с тысячами лагерных отделений и пунктов, 425 колоний, 50 колоний для несовершеннолетних, 90 «домов младенца»4. Но это официальные данные. Истинные цифры нам неизвестны. О ГУЛАГе тогда не писали и не говорили. Да и сейчас часть информации считается закрытой.
Помешала ли перевоспитанию юных жителей Страны Советов война? Увы, не только не помешала, но даже способствовала. Закон есть закон! (С.М. - страна-коробочка была полна-полнехонька ПРЕСТУПНЫМИ законами в своей основе!)
И 7 июля 1941 г. — через четыре дня после пресловутой речи Сталина, в дни, когда немецкие танки рвались к Ленинграду, Смоленску и Киеву, — состоялся еще один указ Президиума Верховного совета: судить детей с применением всех мер наказания — даже и в тех случаях, когда они совершат преступления не умышленно, а по неосторожности.
Итак, во время Великой Отечественной войны ГУЛАГ пополнился новыми «малолетками». Как писал Солженицын, «указ о военизации железных дорог погнал через трибуналы толпы баб и подростков, которые больше всего-то и работали в военные годы на железных дорогах, а не пройдя казарменного перед тем обучения, больше всего опаздывали и нарушали».
|
|
|
 |
|
|
|
В 1950 г., когда в Норильске, который был буквально опутан колючей проволокой, открылась новая школа — № 4. Ее построили, разумеется, заключенные. При входе красовалась надпись:
Заботой сталинской согреты,
Страны Советов детвора,
Примите в дар и в знак привета
Вы школу новую, друзья!
Однако восторженные дети, вошедшие в школу, действительно восприняли ее как подарок от товарища Сталина. Правда, по дороге в школу они видели, как «охранники с автоматами и с собаками водили на работу и с работы людей, и колонна своей длинной серой массой заполняла всю улицу от начала и до конца». Это было обычное, никого не удивлявшее зрелище. Наверное, и к такому тоже можно привыкнуть.
И это тоже было частью политики государства: пусть, дескать, смотрят! И смотрели, и боялись — и молчали.
Была и другая школа, но без новых парт, шикарных люстр и зимнего сада. Это была школа, устроенная прямо в бараке, где полуголодные «малолетки» 13—16 лет учились — только читать и писать. И это в лучшем случае.
Ефросиния Антоновна Керсновская, сидевшая в разных тюрьмах и лагерях, вспоминала детей, встретившихся на ее гулаговском пути.
«Мало ли что я невиновна! Но дети? У нас в Европе они были бы «детьми», но здесь... Могли ли Валя Захарова восьми лет и Володя Турыгин, чуть постарше, работать кольцевиками в Суйге, то есть носить почту, проходя туда и обратно 50 км в день — зимой, в пургу? Дети в 11-12 лет работали на лесоповале. А Миша Скворцов, женившийся в 14 лет? Впрочем, эти-то не умерли...»
Ее путь в Норильск был долгим. В 1941 г. Ефросиния Керсновская оказалась на пароходе «Ворошилов» среди азербайджанских «преступников».
«Тут женщины и дети. Три совершенно древних старухи, восемь женщин в расцвете сил и около тридцати детей, если эти лежащие рядками обтянутые желтой кожей скелеты можно считать детьми. За время пути уже умерло 8 детей.
Женщины причитали:
— Я говорил начальник: дети умирать — смеялся! Зачем смеялся...
На нижних полках рядками лежали маленькие старички с ввалившимися глазами, заостренными носиками и запекшимися губами. Я смотрела на ряды умирающих детей, на лужи коричневой жижи, плещущейся на полу. Дизентерия. Дети умрут, не доехав до низовьев Оби, остальные умрут там. Там же, где Томь впадает в Объ на правом берегу, мы их похоронили. Мы, — потому что я вызвалась рыть могилу.
Странные это были похороны... Я впервые видела, как хоронят без гроба, не на кладбище и даже не на берегу, а у самой кромки воды. Подняться выше конвоир не разрешил. Обе матери опустились на колени, опустили и положили рядышком сперва девочку, затем мальчика. Одним платком прикрыли лица, сверху — слой осоки. Матери стояли, прижимая к груди свертки с застывшими скелетиками детей, и застывшими от отчаяния глазами смотрели в эту яму, в которую сразу же стала набираться вода.
В пределах Новосибирска Ефросиния Антоновна встретилась с другими «малолетками», На этот раз мальчиками. «Их барак находился в той же зоне, но был отгорожен». Однако дети умудрялись выходить из бараков в поисках пищи, «практикуясь в краже, а при случае и в грабеже». Можно себе представить, что «такая программа» воспитания позволяла выпускать из колонии уже многоопытных преступников.
Уже будучи в Норильске и попав в хирургическое отделение больницы, Ефросиния Антоновна видела следы совместного содержания и «воспитания» малолеток и рецидивистов.
«Две палаты бронировали для лечения сифилиса. Все больные были совсем еще мальчиками и должны были пройти хирургическое лечение заднего прохода, суженного зарубцевавшимися сифилитическими язвами.
«Воспитанию» подвергались также молодые девушки и девочки. Вот строки из датированного 1951 г. письма заключенной Е.Л.Владимировой, бывшего литературного работника газеты «Челябинский рабочий».
«Пребывание в советских лагерях калечило женщину не только физически, но и нравственно. Человеческое право, достоинство, гордость — всё было уничтожено. В лагерях во всех банях работали мужчины-уголовники, баня для них — развлечение, они же производили «санобработку» женщин и девочек, сопротивляющихся заставляли силой.
До 1950 г. везде в женских зонах в обслуге работали мужчины. Постепенно женщинам прививалось бесстыдство, становившееся одной из причин наблюдавшейся мной лагерной распущенности и проституции, которая получила широкое распространение.
В поселке «Вакханка» была эпидемия венерических болезней среди заключенных и вольных.
В одной из тюрем А.Солженицын находился рядом с детьми, которые уже получили «воспитание» от закоренелых преступников.
«В низкой полутьме, с молчным шорохом, на четвереньках, как крупные крысы, на нас со всех сторон крадутся малолетки, — это совсем еще мальчишки, даже есть по двенадцати годков, но кодекс принимает и таких, они уже прошли по воровскому процессу и здесь теперь продолжают учебу у воров. Их напустили на нас. Они молча лезут на нас со всех сторон и в дюжину рук тянут и рвут у нас, из-под нас всё наше добро. Мы в западне: нам не подняться, не пошевельнуться.
Не прошло и минуты, как они вырвали мешочек с салом, сахаром и хлебом. Встав на ноги, я оборачиваюсь к старшему, к пахану. Крысы-малолетки ни крохи не положили себе в рот, у них дисциплина».
|
|
|
 |
|
|
|
«Смотрю на своих попутчиц. Малолетние преступники? Нет, пока еще дети. Девочки в среднем лет 13—14. Старшая, лет 15, производит впечатление уже действительно испорченной девчонки. Неудивительно, она уже побывала в детской исправительной колонии и ее уже на всю жизнь «исправили».
Девочки смотрят на свою старшую подругу с испугом и завистью. Они уже осуждены по закону «о колосках», попались на краже кто горсти, а кто и пригоршни зерна. Все сироты или почти сироты: отец на войне; матери нет — или угнаны на работу.
Самая маленькая — Маня Петрова. Ей 11 лет. Отец убит, мать умерла, брата забрали в армию. Всем тяжело, кому нужна сирота? Она нарвала лука. Не самого лука, а пера. Над нею «смилостивились»: за расхищение дали не десять, а один год».
Было это в пересылочной тюрьме Новосибирска. Там же Ефросиния Керсновская встретила много других «малолеток», которые находились в одной камере вместе с уголовницами-рецидивистками. Грусти и испуга у них уже не было. «Воспитание» малолетних правонарушительниц было в надежных руках...
О труде несовершеннолетних заключенных в Норильлаге было известно с 1936 г. Это были в наших краях самые тяжелые, необустроенные, холодные и голодные годы.
Всё началось с приказа «по Норильскому строительству и ИТЛ НКВД» № 168 от 21 июля 1936 г. о прибывающей рабочей силе и ее использовании:
...6. При использовании на общих работах заключенных малолеток в возрасте от 14 до 16 лет устанавливается 4-часовой рабочий день с 50% нормированием — из расчета 8-часового рабочего дня для полноценного рабочего. В возрасте от 16 до 17 лет устанавливается
6-часовой рабочий день с применением 80% норм полноценного рабочего — из расчета 8-часового рабочего дня.
В остальное время малолетки должны быть использованы: на школьных занятиях по обучению грамоте не менее 3-х часов ежедневно, а также в культурно-воспитательной работе.
Однако изолировать детей от взрослых заключенных, как уже было сказано выше, начали лишь с 1940 г. Об этом свидетельствует упоминавшийся «Приказ по Норильскому исправительно-трудовому лагерю НКВД № 68 от 4 февраля 1940 г. об изоляции несовершеннолетних заключенных от взрослых и создании им вполне пригодных жилищных условий».
|
|
|
 |
|
|
|
1. Организовать при Норильском комбинате НКВД Норильскую трудовую колонию для несовершеннолетних, подчиненную непосредственно отделу УНКВД по борьбе с детской беспризорностью и безнадзорностью.
Одна из зон для «малолеток» в Норильске находилась рядом с женской зоной. По воспоминаниям Ефросинии Керсновской, иногда эти «малолетки» устраивали групповые налеты на соседок — чтобы раздобыть дополнительное питание. Жертвой такого налета мальчишек 13—14 лет стала однажды и Ефросиния Керсновская. Выручил охранник — поднял тревогу.
О том, как жила и работала колония, свидетельствует объяснительная записка к отчету Норильской трудколонии за сентябрь—декабрь 1943 г.
«На 1 января 1944 г. в колонии содержится 987 человек несовершеннолетних заключенных, все они размещены в бараках и распределены на 8 воспитательных коллективов по 110—130 человек в каждом. Из-за отсутствия школы и клуба обучения н/з [несовершеннолетних заключенных] не проводилось.
2. Трудоиспользование. Из 987 человек н\з используются на работе в цехах Норильского комбината до 350 человек. До 600 человек с момента организации колонии до конца года нигде не работали, и использовать их на каких-либо работах возможности не представлялось.
Устроенные на работу в цехах Норильского комбината теоретического обучения не проходят, находятся вместе с взрослыми заключенными и вольнонаемными, что отражается на производственной дисциплине.
Отсутствуют помещения: бани-прачечной, складские, столовой, конторы, школы и клуба. Из транспорта имеется 1 лошадь, выделенная комбинатом, которая не обеспечивает нужд колонии. Хозинвентарем колония не обеспечена».
В 1944 г. колония официально перестала существовать. Но политика партии, воспитывавшей детей по лагерям и тюрьмам, изменилась мало. Сохранились воспоминания бывших политзаключенных Норильлага, которых и в 1946 г. привозили на кораблях в Дудинку вместе с «малолетками».
«Наш этап из Усольлага (было много малолеток) прибыл в Норильский лагерь в августе 1946 г. Доставили на барже вместе с японскими военнопленными, как сельдей в бочке. Сухой паек — на три дня кило шестьсот пятьдесят хлеба и три селедки. Большинство из нас всё съели сразу же. Воды не давали: конвойные «объяснили» — нечем зачерпнуть из-за борта, и мы лизали деревянную обшивку, свой пот. По дороге многие — умерли».
|
|
|
 |
|
|
|
В Гулаге были и дома младенца. В том числе и на территории Норильлага. Всего в 1951 г. в этих домах находились 534 ребенка, из них умерли 59 детей. В 1952 г. должны были появиться на свет 328 детей, и общая численность младенцев составила бы 803. Однако в документах 1952 г. указано число 650. Иными словами, смертность была очень высокой.
Обитатели домов младенца Норильска направлялись в детские дома Красноярского края. В 1953 г., после Норильского восстания, 50 женщин с детьми были направлены в Озерлаг.
Дети находились не только непосредственно в Норильске. Был в нескольких десятках километров от поселка штрафной изолятор Калларгон (там же и расстреливали). Начальник лагеря мог определить туда заключенного на срок до 6 месяцев. Дольше на штрафном пайке, видимо не могли протянуть — «отправлялись под Шмитиху», то есть на кладбище.
В госпитале Е.А.Керсновская ухаживала за малолетним членовредителем из Калларгона. Попал он туда за «страшное» преступление: «из ФЗУ самовольно вернулся домой — не выдержал голода».
Сначала лесоповал, затем второе преступление — подделка талона на обед и лишняя порция баланды. Результат — Калларгон. А это наверняка смерть. Мальчик искусственно вызвал глубокую флегмону правой ладони, введя в руку шприцем керосин. Это была возможность попасть в больницу. Однако, как членовредителя его отправили с попутным конвоем обратно...
Был в лагере и ученик седьмого класса латвийской гимназии (ни имени, ни фамилии Керсновская не запомнила). Вина его заключалась в том, что он крикнул: «Да здравствует свободная Латвия!» В итоге — десять лет лагерей.
Ничего удивительного, что, очутившись в Норильске, он пришел в ужас и попытался бежать. Его поймали. Обычно беглецов убивали, а трупы выставляли напоказ в лаготделении. Но с этим мальчиком было несколько иначе: когда его доставили в Норильск, он был в ужасном состоянии. Если бы его сразу привели в больницу, его еще можно было бы спасти. Но его бросили в тюрьму, предварительно избив.
Когда он наконец попал в больницу, врачи оказались бессильны. Видимо, он получил хорошее воспитание, потому что за всё, будь то укол, грелка или просто поправленная подушка, он чуть слышно благодарил:
— Мерси...
Вскоре он умер. На вскрытии выяснилось, что желудок у бедного мальчика был, словно из кружев: он сам себя переварил...
Были дети и на так называемом Урановом полуострове — в «Рыбаке», особом секретном лагере, который не был обозначен даже на специальных картах НКВД — видимо, в целях конспирации.
Вспоминает Л.Д.Мирошников, бывший геолог НИИИГА (21-е управление МВД СССР).
«В спешном темпе к концу полярной ночи привели пятьсот заключенных. Никакого специального отбора перед их отправкой в секретный лагерь НКВД не проводили, поэтому среди каторжан «Рыбака» были даже подростки — рассказывают о некоем парне по имени Прохор, который попал в лагерь прямо со школьной скамьи, после драки с сыном секретаря райкома. Прохор досиживал пятилетний срок, когда его выдернули из лагеря и этапировали на «Рыбак». Прохору после отбытия своего пятилетнего срока не суждено было вернуться домой. Остаться в живых после работы на секретном объекте было невозможно. Часть заключенных умерли от лучевой болезни, а других по окончании работ погрузили на баржи и утопили... До сих пор неизвестна точная цифра умерших в Норильске детей. Никто не знает, сколько детей убил ГУЛАГ. Уже упоминавшаяся бывшая воспитательница Норильской детской колонии Н.М.Харченко, вспоминает, что было отведено «место захоронения колонистов, а также взрослых заключенных — кладбище за кирпичным заводом, полкилометра от карьера».
Кроме колоний, по всей России были детские дома. Туда устраивали всех детей, разлученных с родителями. Теоретически, отбыв срок, они имели право забрать своих сыновей и дочерей. На практике же матери часто не находили своих детей, а иногда не хотели или не могли взять их домой (дома обычно и не было, нередко не было и работы, зато существовала опасность скорого нового ареста).
О том, как содержались дети «врагов народа», можно судить по воспоминаниям очевидцев.
Нина Матвеевна Виссинг по национальности — голландка. Ее родители приехали в СССР по приглашению и через какое-то время были арестованы.
«Мы попали в детский дом в городе Богучар через какой-то детприемник. Я помню большое количество детей в странном помещении: серо, сыро, нет окон, сводчатый потолок.
Детдом наш находился рядом то ли с тюрьмой, то ли с сумасшедшим домом и отделялся высоким деревянным забором со щелями. Мы любили наблюдать за странными людьми за забором, хотя нам это не разрешали.
Летом нас вывозили за город на берег реки, где стояли два больших плетеных сарая с воротами вместо дверей. Крыша текла, потолков не было. В таком сарае помещалось очень много детских кроватей. Кормили нас на улице под навесом. В этом лагере мы впервые увидели своего отца и не узнали его, убежали в «спальню» и спрятались под кроватью в самом дальнем углу. Отец приезжал к нам несколько дней подряд, брал нас на целый день для того, чтобы мы могли привыкнуть к нему.
За это время я окончательно забыла голландский язык. Была осень 1940 г. Я с ужасом думаю, что было бы с нами, если бы отец не нашел нас?!»
Несчастные дети, несчастные родители. У одних отняли прошлое, у других — будущее. У всех — человеческие права. По словам Солженицына, благодаря такой политике «вырастали дети вполне очищенными от родительской скверны». А уж «отец всех народов», товарищ Сталин позаботится о том, чтобы через несколько лет его воспитанники дружно скандировали: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!»
Некоторым женщинам разрешали находиться в тюрьме с ребенком. В первые годы советской власти женщины могли попасть в заключение с ребенком или беременными. Статьей 109 Исправительно-трудового кодекса 1924 г. было предусмотрено, что «при приеме в исправительно-трудовые учреждения женщин, по их желанию, принимаются и их грудные дети». Но не всегда эта статья соблюдалась. Беременные тут же, в лагере, рожали детей.
Женщина всегда остается женщиной. «Просто до безумия, до битья головой об стенку, до смерти хотелось любви, нежности, ласки. И хотелось ребенка — существа самого родного и близкого, за которое не жаль было бы отдать жизнь», — так объясняла свое состояние бывшая узница ГУЛАГа Хава Волович, получившая 15 лет лагерей, когда ее шел 21-й год, — так и не узнав, за что.
В случае рождения живого ребенка мать получала для новорожденного несколько метров портяночной ткани. Хотя новорожденный и не считался заключенным (как это было гуманно!), однако ему выписывался отдельный детский паек. Мамки, т.е. кормящие матери, получали 400 граммов хлеба, три раза в день суп из черной капусты или из отрубей, иногда с рыбьими головами.
От работы женщин освобождали только непосредственно перед родами. Днем матерей код конвоем провожали к детям для кормления. В некоторых лагерях матери оставались на ночь с детьми.
Вот как описала жизнь новорожденных и маленьких детей ГУЛАГа Г.М.Иванова.
«Нянями в мамском бараке работали заключенные женщины, осужденные за бытовые преступления, имеющие своих детей...
В семь часов утра няньки делали побудку малышам. Тычками, пинками поднимали их из ненагретых постелей (для «чистоты» детей одеяльцами их не укрывали, а набрасывали их поверх кроваток). Толкая детей в спинки кулаками и осыпая грубой бранью, меняли распашонки, подмывали ледяной водой. А малыши даже плакать не смели. Они только кряхтели по-стариковски и — гукали. Это страшное гуканье, целыми днями неслось из детских кроваток. Дети, которым полагалось уже сидеть или ползать, лежали на спинках, поджав ножки к животу, и издавали эти странные звуки, похожие на приглушенный голубиный стон. Выжить в таких условиях можно было только чудом.»
Е.А.Керсновской по просьбе молодой мамы — Веры Леонидовны — пришлось крестить в камере внука и правнука адмиралов Невельских, сделавших так много для России. Было это в лагере под Красноярском.
Дед Веры Леонидовны — Геннадий Иванович Невельской (1813—1876) — исследователь Дальнего Востока, адмирал. Он исследовал и описал берега в районе Сахалина, открыл пролив, соединяющий южную часть Татарского пролива с Амурским лиманом (пролив Невельского), установил, что Сахалин является островом.
Дальнейшая судьба его внучки и правнука неизвестны. Однако известно, что в 1936—1937 гг. пребывание детей в лагерях было признано фактором, понижающим дисциплину и производительность заключенных-женщин. В секретной инструкции НКВД СССР срок пребывания ребенка с матерью снизили до 12 месяцев (в 1934 г. он составлял 4 года, позже — 2 года).
Дети, достигшие годовалого возраста, отправлялись в принудительном порядке в детдома, о чем делалась пометка в личном деле матери, однако без указания адреса. Вера Леонидовна об этом еще не знала...
Принудительные отправки лагерных детей планируются и проводятся, как настоящие военные операции — так, чтобы противник был захвачен врасплох. Чаще всего это происходит глубокой ночью. Но редко удается избежать душераздирающих сцен, когда ошалелые мамки бросаются на надзирателей, на колючую проволоку заграждения. Зона долго сотрясается от воплей.
|
|
|
 |
|
|
|
«Эти дистрофики — совсем еще дети, им 15—16 лет...
Тома Васильева и Вера. Они вместе со взрослыми рыли противотанковые рвы. Во время воздушного налета — бросились в лес. Когда страх прошел, огляделись...
Вместе с другими девочками пошли в город. И вдруг — немцы. Девочки повалились на землю, закричали. Немцы успокоили, дали шоколад, вкусное лимонное печенье. Когда отпускали, сказали: через три километра — поле, а на нем полевая кухня, поторапливайтесь. Девочки убежали.»
На свою беду всё рассказали солдатам. Им этого не простили. Жутко было смотреть на этих истощенных до предела детей.
Были в ГУЛАГе и испанские дети. О них поведал Павел Владимирович Чебуркин, тоже бывший заключенный.
Чебуркин вспоминал, как в 1938 г. в Норильлаг привезли молодого испанца, отнятого у родителей. Хуана перекрестили в Ивана, да и фамилию переделали на русский манер — стал испанец Иваном Мандраковым.
«Когда Гражданская война в Испании закончилась победой Франко, республиканцы стали покидать родину. Несколько пароходов с испанцами прибыли в Одессу. Последнему из них пришлось долго стоять на рейде — то ли закончились отведенные для приезжих места распределения по Союзу, то ли братская республиканская солидарность иссякла...
Как бы то ни было, когда несчастных привезли в Норильск, многие из них от лагерного «гостеприимства» умерли... Хуан, перекрещенный в Ивана Мандракова, по возрасту попал сначала в воспитательный дом, откуда бежал. Он стал обычным беспризорником, воровал на базаре еду...
Его определили в Норильлаг, откуда уже было не сбежать».
О детях испанских республиканцев пишет и А.Солженицын.
«Испанские дети — те самые, которые вывезены были во время Гражданской войны, но стали взрослыми после Второй мировой. Воспитанные в наших интернатах, они одинаково очень плохо сращивались с нашей жизнью. Многие порывались домой. Их объявляли социально опасными и отправляли в тюрьму, а особенно настойчивым — 58, часть 6 — шпионаж в пользу... Америки.
Таких проворных детей, которые успевали схватить 58-ю статью, было немало. Гелий Павлов получил ее в 12 лет. По 58-й вообще никакого возрастного минимума не существовало! Доктор Усма знал 6-летнего мальчика, сидевшего в колонии по 58-й статье — уж это очевидный рекорд.»
Гулаг принял 16-летнюю Галину Антонову-Овсеенко — дочь полпреда СССР в республиканской Испании. В 12 лет ее направили в детдом, где находились дети репрессированных в 1937—1938 гг. Мать Галины умерла в тюрьме, отца и брата расстреляли.
Рассказ Г.Антоновой-Овсеенко воспроизводит А.Солженицын.
«В этот детдом присылали также трудновоспитуемых подростков, слабоумных и малолетних преступников. Мы ждали: вот исполнится 16 лет, дадут паспорта и пойдем в ремесленные училища. А оказалось — перевели в тюрьму.
Я была ребенком, я имела право на детство. А так — кто я? Сирота, у которой отобрали живых родителей! Преступница, которая не совершала преступление. Детство прошло в тюрьме, юность тоже. На днях мне пойдет двадцатый год.
Дальнейшая судьба этой девушки неизвестна».
Стали обитателями ГУЛАГа и дети спецпереселенцев. В 1941 г. нашей собеседнице Марии Карловне Батищевой было 4 года. В этом возрасте ребенок обычно себя не помнит. Но маленькая Маша запомнила трагическую ночь на всю жизнь.
«Всех жителей сгоняли, как скот, в одно место: крики, плач, рев животных — и гроза. Она время от времени освещала тот ужас, что творился в центре села.
В чем была их вина? Все они были немцами, а значит, автоматически становились «врагами народа». Затем долгая дорога в Казахстан. Как выжили в Казахстане, Мария Карловна не помнит, но жизнь в спецпоселении описывает книга «ГУЛАГ: его строители, обитатели и герои».
Смертность среди детей была огромной. Общими сведениями мы не располагаем, однако множество частных примеров раскрывает эту страшную картину.
В Ново-Лялинском районе, например, за 1931г. родилось 87, а умерло 347 детей, в Гаринском за два месяца родилось 32, а умерло 73 ребенка. В Перми на комбинате «К» за два месяца (август-сентябрь) умерло почти 30% всех детей.
В связи с высокой смертностью возросла и беспризорность. Практически сведения о беспризорных детях в первые годы существования кулацкой ссылки в централизованном порядке не фиксировались.
В первые полтора года ссылки вопрос об образовании детей из числа переселенцев практически не решался и отодвигался на второй план.
На фоне этого происходило падение морали среди спецпереселенцев, отказ от многих традиций, поощрение доносов и т.д. Спецпереселенцы практически лишались гражданских прав.
Мария Карловна с гордостью рассказывает о том, что ее дед был участником Первой мировой войны, получил ранение. В госпитале за ним ухаживала одна из цесаревен — дочерей императора. Она подарила деду Библию. Эта реликвия хранится теперь у брата, в Германии.
Вернувшись на фронт, дед храбро сражался, за что и получил из рук Николая Второго именные часы. Его наградили двумя Георгиевскими крестами. Всё это долго лежало на дне сундука.
Мария же — внучка георгиевского кавалера — на целых 16 лет стала дочерью «врага народа». Вплоть до 20 лет ее изгоняли отовсюду — из школы, из училища, косо смотрели, называли фашисткой. В паспорте стояло клеймо: «спецпереселенка».
Мария, измученная непрекращающимися гонениями, однажды, уже в Норильске, бросила в костер ненавистный паспорт, надеясь таким способом, избавится от отметки о гражданской неполноценности. Заявив о потере паспорта, она со страхом ждала приглашения в отдел. Она выдержала всё, что кричал ей представитель власти — главное, чтобы не было клейма.
Всю дорогу домой она проплакала. Прижимая к груди новый паспорт, Мария боялась заглянуть в новый документ. И только дома, осторожно открыв паспорт и не увидев там страницы с клеймом, спокойно вздохнула.
Мария Карловна Батищева до сих пор живет в Норильске, воспитывает правнука и с удовольствием откликается на приглашения школьников рассказать о себе в день памяти жертв политических репрессий.
|
|
|
 |
|
|
|
«Моего отца арестовывали дважды. В 1937 г. мне было уже шесть лет. После ареста отца начались наши хождения по мукам. В деревне нам не давали ни жить, ни учиться, считая «детьми врагов народа».
Когда я стала подростком, меня посылали на самые тяжелые работы в лес — пилить дрова наравне с взрослыми мужчинами. Со мной даже сверстники не дружили. Я вынуждена была уехать, но и там меня нигде не брали на работу. Вся жизнь прошла в страхе и муках. Теперь нет ни сил, ни здоровья!»
Были у ГУЛАГа и другие дети — те, что жили рядом с заключенными, но всё же дома (хотя домом чаще всего была барачная каморка), учились в обычной школе. Это дети так называемых вольняшек, вольнонаемных.
Тамара Викторовна Пичугина в 1950 г. была ученицей первого класса норильской средней школы № 3.
«Мы были обыкновенные непоседливые дети, любили прыгать в снег с крыш, кататься с горки, играть в дом. Однажды я, Лариса и Алла играли рядом с платформой. Решив обустроить свое будущее «жилище», мы начали очищать платформу от снега. Вскоре мы наткнулись на два трупа. Замерзшие люди были без валенок, но в телогрейках с номерами. Мы тут же побежали в ПРБ [производственно-рабочий блок]. Этот блок мы хорошо знали: там были «наши заключенные». Дядя Миша, дядя Коля ... забрали эти трупы, что было дальше, я не знаю.
Вообще к заключенным мы относились как к обычным людям, не боялись их. В течение двух зим, например, после уроков мы бегали в «свой» блок ПРБ. Забежим бывало, а там тепло, печка из бочки, охранник с винтовкой спит. Наши «дяди» там грелись, обычно пили чай. Так вот, дядя Миша поможет валенки снять, рукавички у печки сушиться положит, стряхнет шаль и усадит нас за стол. Обогревшись, мы начинали рассказывать домашние задания.
Каждый из них отвечал за какой-нибудь предмет. Поправляют нас, добавляют, рассказывали так интересно. Проверив уроки, они давали каждой из нас по 2 р. 25 коп. на пирожное. Мы бежали в ларек и наслаждались сладостями.
Я теперь только понимаю, что, наверное, наши «дяди» были преподавателями, учеными, в общем, очень образованными людьми; возможно, они видели в нас своих собственных детей и внуков, с которыми их разлучили. Столько отцовского тепла и нежности было в их отношениях к нам».
|
|
|
 |
|
|
|
«Заключенные женщины, работавшие на оштукатуривании уже выстроенных домов на улице Севастопольской, были из Прибалтики. Необыкновенные прически с буклями и валиками надо лбом делали их в детских глазах нездешними красавицами.
Женщины и дети в любых условиях неотделимы друг от друга, и охрана часто в прямом смысле закрывала глаза, когда невольницы зазывали детей, чтобы просто поговорить с ними, приласкать. И один Бог знает, что в этот момент творилось в их сердцах и душах.
Дети приносили хлеб, а женщины дарили им сохранившиеся бусинки или необычные пуговички. Алька знала, чем заканчивались такие встречи — красавицы плакали.
Мама не поощряла этого общения (мало ли что), но особенно и не запрещала».
Случалось, что на глазах у детей разыгрывались самые настоящие трагедии. Свидетельницей таких трагедий не однажды была маленькая Тамарочка (Тамара Викторовна Пичугина).
«Мы жили по улице Горной, блок № 96. За питьевой водой нужно было идти к колонке. Рядом с нашим блоком были два лаготделения — пятое и седьмое.
Так вот, стою я в очереди за водой и, как обычно, глазею по сторонам. В это время со стороны зоны из бани вышел мужчина в одних трусах, встал на перила и как прыгнет на колючую проволоку, всё тело себе ободрал. Тут с вышки охранник выстрелил и попал мужчине в бедро, затем вохровцы выскочили, наручники раненому надели и повели в лагерь.
Я не помню, чтобы меня эта картина сильно потрясла, помню, что мне дядю этого было жалко: наверное, ему очень холодно, подумала я.
Другой случай. Вижу как сейчас: зимой идет колонна заключенных, и вдруг из ее рядов выходит человек, раздевается до кальсон или до трусов и садится, съежившись прямо у дороги. Его не поднимали, с ним оставался один охранник, вся же колонна спокойно шла дальше. Затем приходило подкрепление, и его уводили в другое лаготделение.
Мы хорошо знали: этого человека проиграли в карты. Но рассказывали, что бывало, что никто так и не уводил таких бедолаг, они оставались у дороги и сидели, пока не замерзнут. Когда их заносило снегом, образовывались бугорки, вот эти-то бугорки иногда находили дети и «откатывали» с дороги».
Воспоминаниями делится М.М.Коротаева (Борун):
В школе был объявлен праздничный концерт. Обещали музыкальный театр, ну и, конечно, — наша школьная самодеятельность. Но мы ждали артистов! Волновались, надели свои лучшие наряды, зал был переполнен. За закрытым занавесом настраивались инструменты, что-то двигали, приколачивали. Мы терпеливо ждали, замирая от счастья.
И наконец занавес открылся. Сцена сияла, светилась, блестела огнями, цветами, какими-то чудесными украшениями! Мы, замерев, слушали отрывки из оперетт, опер, сценки из спектаклей.
Артистки были в великолепных платьях, в прическах, с красивыми украшениями, мужчины — в черных костюмах, в белоснежных рубашках с бабочками — все красивые, веселые. Оркестр небольшой, но очень хороший.
В заключение их концерта мы вместе с артистами спели наш любимый «Енисейский вальс». Очень не хотелось отпускать артистов, и мы хлопали, хлопали. И нашу самодеятельность как-то уже не хотелось смотреть.
Решили вдруг бежать, посмотреть на артистов вблизи, проводить их хотя бы издали. Пробежав по коридору второго этажа, затем первого, мы услышали голоса в одном из классов и поняли, что там они, артисты. Тихо, на цыпочках, подкрались мы к двери, которая была чуть-чуть приоткрыта.
Первой заглянула Нина Пономаренко — и вдруг отпрянула, прошептав с ужасом: «Это не артисты, это — зэки!».
Следом заглянула я и тоже не поверила своим глазам — в едком, густом махорочном дыму увидела фигуры людей, сидевших на партах, расхаживающих по классу, и это действительно были зэки. Мы знали их — они чистили дороги, откапывали дома после пурги, строили дома, долбили землю, все одинаковые — в серых телогрейках, серых шапках-ушанках, с недобрыми глазами. Мы боялись их. Так зачем они здесь, что делают?
И тут я увидела нечто, что сразу отрезвило, — мешки, ящики, из которых виднелось что-то яркое, красивое. Да это же костюмы, инструменты наших артистов. Это — они, они!
Растерявшиеся, испуганные, стояли мы у двери, пока не услышали голоса в коридоре, — кто-то шел к классу. Мы бросились прочь, и увидели, как серые фигуры выходили, выносили костюмы и шли к выходу. Не было женщин, мужчин — все одинаково серые, унылые, молчаливые.
У школы стояла серая крытая грузовая машина, куда люди погрузились и уехали. Мы поняли: в зону. А мы всё стояли, не в силах осознать виденное, понятое, в головах недоуменный вопрос — ну зачем так? Почему?
В зал мы не вернулись, не могли. Когда уже сейчас я пою «Енисейский вальс», всегда вспоминаю тот далекий концерт и трагедию души, пережитую нами, детьми.»
Любовь Овчинникова.
|
|
|
Прежде чем излагать ваши мысли, настоятельно рекомендуем ознакомиться с правилами комментирования на сайте, во избежание удаления ваших записей модератором.
|
|
|
|
|
|
...Но следует сделать всё возможное, чтобы страшные страницы нашей истории были заполнены не только вопросительными знаками, но и свидетельствами...
А зачем нужны эти свидетельства в этой шкурной, трижды пропитой и семь раз проклятой стране? Сейчас же набежит свора сук, прикрывшаяся разными никами и личинами и будет вопить: – лагерных детей не было вовсе; они были преступниками; они не составляли и одного процента от общего количества заключенных; нет никаких документальных доказательств; фотографии сделаны не известно где; все это происки ЦРУ...
Не в Кремлядях дело. Кремляди – плоть от плоти народишко-побирушки. Народишко, у которого государственной тайной являются документы чуть ли не столетней давности; супер охраняемой тайной заявлены архивы войны, отгремевшей почти 70 лет назад (!)...
Народишко бросающего танки и пуляющего ракеты в детей, лишь бы те продолжали оставаться в сфере их лоховского влияния. А для острастки желающих свернуть этому народишко шею, нужно выводить танки на «парады»... Больше танков, еще больше!!!
Страна Сук с большой буквы! Зачем быдлу (людьми их называть мне давно расхотелось, – просто Суки, обитающие на задворках цивилизованного мира) нужны все эти статьи, фотографии, свидетельства, и доказательства?
Бывает ли народ-уголовник? Народ-Кретин? Выродившаяся и спившиеся вконец популяция руссо-советикус? По-видимому, бывает. Народ с финкой в кармане...
Частенько слышишь: - это не народ, это чекисты...
Запомните, ЕСЛИ РУССКИЙ НАРОД НЕ ПОУБИВАЛ ЧЕКИСТОВ, ТО ЭТО - НАРОД!!!
Клеймо, прямо на лбу, выжженное. И оно будет только углубляться. Никаким баблом правду не купить. Найдут пару «народных» журналюг подонков, появятся десяток настоящих ваших Врагов...
В России САМОЕ БОЛЬШОЕ количество беспризорных детей в мире в XXI веке. И самое большое количество миллиардеров!
Так что заткнитесь, «народ»... БЫДЛО - вам имя, а не народ... просто буквы знаете... читать умеете. Думать, суверенная эволюция отучила!
Тем, у кого еще что-то там осталось на месте, где должна быть Совесть человеческая, предлагаю читать работу Учительницы Любви Овчинниковой.
(Сразу оговорюсь для уродов, которые начнут гнать понос, что Овчинникова не учительница, а даже агент влияния чего-там... Я не знаю, учительствовала ли эта женщина в современной школе, откуда вспархивают на свет ублюдочные «писатели» русских форумов. Пишу высокое слово «Учитель» для каждого, чьи работы заставляют мой мозг думать, а душу страдать.)
В этой статье, автор взглянул на жизнь детей, которых затянуло в лагерный водоворот: «Конечно, так жили не все советские дети, но очень многие. И дело здесь не в количественных показателях, не в процентах. Конечно, у кого-то в сталинском СССР детство и впрямь было счастливым — хотя вряд ли за это следовало благодарить вождя. На воле дети отправлялись в походы, пели песни у костра, отдыхали в пионерских лагерях, а не в иных. Для них сочиняли массу прекрасных песен, их любили родители, они носили красивые туфельки...
Но мы не должны забывать и о тех детях, которых партийные судьи приговаривали к трем, пяти, восьми и десяти, двадцати пяти годам лагерей, к расстрелу. Они рождались на полу грязных вагонов-телятников, умирали в трюмах переполненных барж, сходили с ума в детских домах. Они жили в условиях, которых не выдерживали устоявшиеся мужественные люди.
«Малолетки, — писал Солженицын, — были “воровские пионеры”, они усваивали заветы старших. Старшие охотно руководили и мировоззрением малолеток и их тренировками в воровстве. Учиться у них — заманчиво, не учиться — невозможно».
Сталинские «законы о малолетках» просуществовали 20 лет, «до указа от 24.4.54 чуть послабившего: освободившего тех малолеток, кто отбыл больше одной трети первого срока, — а если их пять, десять, четырнадцать?»
То, что происходило в ГУЛАГЕ, — это детоубийство в прямом смысле слова. До сих пор не открыты архивы. Но и тогда, когда их откроют, мы узнаем из документов не о всех трагических детских судьбах. Что-то, конечно, можно восстановить и по воспоминаниям очевидцев, но их, увы, осталось не так уж много.
Вряд ли получится описать судьбу каждого, кто подвергся репрессиям, каждого ребенка, которого лишили отца и матери, каждого, кто скитался беспризорником по стране, всех умерших от голода на Украине, от непосильного труда в лагерях, от отсутствия лекарств и ухода в детских домах, от холода в эшелонах спецпереселенцев»...
Сергей Мельникофф
А зачем нужны эти свидетельства в этой шкурной, трижды пропитой и семь раз проклятой стране? Сейчас же набежит свора сук, прикрывшаяся разными никами и личинами и будет вопить: – лагерных детей не было вовсе; они были преступниками; они не составляли и одного процента от общего количества заключенных; нет никаких документальных доказательств; фотографии сделаны не известно где; все это происки ЦРУ...
Не в Кремлядях дело. Кремляди – плоть от плоти народишко-побирушки. Народишко, у которого государственной тайной являются документы чуть ли не столетней давности; супер охраняемой тайной заявлены архивы войны, отгремевшей почти 70 лет назад (!)...
Народишко бросающего танки и пуляющего ракеты в детей, лишь бы те продолжали оставаться в сфере их лоховского влияния. А для острастки желающих свернуть этому народишко шею, нужно выводить танки на «парады»... Больше танков, еще больше!!!
Страна Сук с большой буквы! Зачем быдлу (людьми их называть мне давно расхотелось, – просто Суки, обитающие на задворках цивилизованного мира) нужны все эти статьи, фотографии, свидетельства, и доказательства?
Бывает ли народ-уголовник? Народ-Кретин? Выродившаяся и спившиеся вконец популяция руссо-советикус? По-видимому, бывает. Народ с финкой в кармане...
Частенько слышишь: - это не народ, это чекисты...
Запомните, ЕСЛИ РУССКИЙ НАРОД НЕ ПОУБИВАЛ ЧЕКИСТОВ, ТО ЭТО - НАРОД!!!
Клеймо, прямо на лбу, выжженное. И оно будет только углубляться. Никаким баблом правду не купить. Найдут пару «народных» журналюг подонков, появятся десяток настоящих ваших Врагов...
В России САМОЕ БОЛЬШОЕ количество беспризорных детей в мире в XXI веке. И самое большое количество миллиардеров!
Так что заткнитесь, «народ»... БЫДЛО - вам имя, а не народ... просто буквы знаете... читать умеете. Думать, суверенная эволюция отучила!
Тем, у кого еще что-то там осталось на месте, где должна быть Совесть человеческая, предлагаю читать работу Учительницы Любви Овчинниковой.
(Сразу оговорюсь для уродов, которые начнут гнать понос, что Овчинникова не учительница, а даже агент влияния чего-там... Я не знаю, учительствовала ли эта женщина в современной школе, откуда вспархивают на свет ублюдочные «писатели» русских форумов. Пишу высокое слово «Учитель» для каждого, чьи работы заставляют мой мозг думать, а душу страдать.)
В этой статье, автор взглянул на жизнь детей, которых затянуло в лагерный водоворот: «Конечно, так жили не все советские дети, но очень многие. И дело здесь не в количественных показателях, не в процентах. Конечно, у кого-то в сталинском СССР детство и впрямь было счастливым — хотя вряд ли за это следовало благодарить вождя. На воле дети отправлялись в походы, пели песни у костра, отдыхали в пионерских лагерях, а не в иных. Для них сочиняли массу прекрасных песен, их любили родители, они носили красивые туфельки...
Но мы не должны забывать и о тех детях, которых партийные судьи приговаривали к трем, пяти, восьми и десяти, двадцати пяти годам лагерей, к расстрелу. Они рождались на полу грязных вагонов-телятников, умирали в трюмах переполненных барж, сходили с ума в детских домах. Они жили в условиях, которых не выдерживали устоявшиеся мужественные люди.
«Малолетки, — писал Солженицын, — были “воровские пионеры”, они усваивали заветы старших. Старшие охотно руководили и мировоззрением малолеток и их тренировками в воровстве. Учиться у них — заманчиво, не учиться — невозможно».
Сталинские «законы о малолетках» просуществовали 20 лет, «до указа от 24.4.54 чуть послабившего: освободившего тех малолеток, кто отбыл больше одной трети первого срока, — а если их пять, десять, четырнадцать?»
То, что происходило в ГУЛАГЕ, — это детоубийство в прямом смысле слова. До сих пор не открыты архивы. Но и тогда, когда их откроют, мы узнаем из документов не о всех трагических детских судьбах. Что-то, конечно, можно восстановить и по воспоминаниям очевидцев, но их, увы, осталось не так уж много.
Вряд ли получится описать судьбу каждого, кто подвергся репрессиям, каждого ребенка, которого лишили отца и матери, каждого, кто скитался беспризорником по стране, всех умерших от голода на Украине, от непосильного труда в лагерях, от отсутствия лекарств и ухода в детских домах, от холода в эшелонах спецпереселенцев»...
Сергей Мельникофф
Авторские права и дисклаймер
Free Speech / Свобода Слова. Сайт кавалера ордена "Герой Нации" Чеченской Республики Ичкерия Сергея Мельникофф и его единомышленников. Материалы сайта разрешены к свободному копированию и распространению. За гиперссылки на "Свободу Слова", при перепечатке статей, буду благодарен. |
© 2015, Sergey Melnikoff, aka MFF |